живых людей, являющихся предметом изучения наук общественных. Когда при объяснении феномена света ученые ссылаются на поведение электронов, никто не предполагает, что каждый электрон «принимает решение» о том, двигаться ему или нет. Напротив, говоря о феномене изменения цен, экономисты анализируют также поведение продавцов и покупателей и не могут не признавать, что случившееся – следствие того, что все отдельные участники рынка решили поступить так, а не иначе. Одним словом, если не брать в расчет исключительно физические рефлексы, поведение нельзя рассматривать в отрыве от концепции «собственного желания» и связанной с ним совершенно непредсказуемой склонности изменять решения на ходу. Что же до элементов физической природы, то они «ведут себя» определенным образом по многим причинам, но нам доподлинно известно одно: поведение этих частиц не обусловлено их собственным «решением».

Следовательно, неаккуратное употребление слова «поведение» может привести к смешению двух принципиально разных вещей – базового элемента нашего сознательного существования и того, что не имеет к сознательному существованию никакого отношения. Если бы экономика была наукой, то нам отводилась бы роль простых роботов, способных выбрать реакцию на увеличение цен не в большей степени, чем частица железа – на появление неподалеку магнита.

Второе возражение, пусть оно и кажется совсем иным, на деле является обратной стороной той же монеты. А дело все в том, что общественная жизнь человечества по своей природе очень зависит от политики. Иначе говоря, переходя от охоты и собирательства к жизни по плану, каждое общество создает разного рода категории в соответствии с наличием привилегий: возникают аристократия и рабы, классы и касты, права собственников и бесправие неимущих. Из чего с очевидностью следует, что капитализм – не исключение из общего правила. Что решает судьбу такого важнейшего экономического процесса, как распределение богатства и доходов, – противоречия в обществе или сила притяжения? Налоги, права наследования, существование потогонных производств – неужели все это проявления неопровержимых законов природы? Или это все же крайне изменчивые порождения социально-политической среды, в которой мы обитаем?

Этот вопрос тесно связан с утверждением Мэнкью о том, что экономисты «стараются относиться к своему предмету с присущей другим ученым объективностью». Но что такое быть «объективным» по отношению к полученному в наследство богатству или жестокой нищете? Значит ли это, что такие ситуации лишь отражают фундаментальные свойства общества и поэтому должны быть приняты к сведению так же, как ученый принимает как данность видимые в телескоп или микроскоп вещи? А может быть, обладая точной информацией о своих собственных предпочтениях относительно функционирования общества, мы могли бы отстраниться настолько, чтобы занять нейтральную позицию? В таком случае допустимо ли называть открытия «научными», несмотря на то что объекты нашего изучения порождены не природой, а обществом?

Конечно, этого делать нельзя. Разумеется, научные методы находят свое применение в экономике, особенно если речь идет о проблеме наиболее добросовестного способа сбора и анализа необходимых для экономических исследований данных. Но, когда дело доходит до практических рекомендаций, было бы странно представлять наши советы как нечто предопределенное структурой общества – оно, в отличие от природы, не повинуется железным законам. Более того, если мы признаем наличие власти и повиновения во всех стратифицированных обществах, то автоматически лишим свои объяснения той объективности, что присуща исследованиям природы. В лучшем случае мы предложим анализ идущих в обществе процессов в терминах, которые обычно используются при описании природы. Если подобная псевдонаучность и правда возобладает в экономике, то необходимо признать: в этом случае эпоха философии от мира сего подойдет к концу.

Самое время вернуться к истолкованию слова «конец» как назначения, финальной цели любой дисциплины. Если экономика – это не наука об обществе, то что же в итоге она может этому обществу дать?

Мой ответ таков: цель экономики – помочь нам лучше понять окружающую нас реальность капитализма. Наиболее вероятно, что именно в этой среде пройдет наше общее обозримое будущее. Многие годы я отстаивал преимущества демократического социализма, и мне непросто дается подобное заявление. Тем не менее, учитывая опыт построения социализма в двадцатом столетии, трудно ожидать его перерождения в более привлекательную форму в следующем веке. Похоже, что ближайшие десятилетия станут довольно тяжелым периодом в истории человечества, а значит, даже возможность построения социализма в менее развитых странах (где его наступление наиболее вероятно) несет в себе потенциал для политической мании величия, чиновничьей инертности и идеологической нетерпимости.

Без сомнения, и капиталистические общества будут страдать от разнообразных конфликтов и жить в напряжении. Угрозы экологического толка, и прежде всего глобальное потепление, обязывают нас не только сопротивляться климатическим изменениям в беднейших странах планеты, но и выполнить куда более сложное задание: сократить выбросы в атмосферу веществ, которые эти опасности создают, и тут речь идет о развитых странах. Добавьте к этому, с одной стороны, тревожное распространение ядерного оружия, а с другой – этническую, расовую и религиозную ненависть – и станет ясно, что и капиталистическая система защищена далеко не от всего. Наконец, набирает обороты глобализация; рождаясь внутри отдельных экономик, она выходит на наднациональный уровень и грозит независимости самых обеспеченных из них. Одним словом, богатому капиталистическому миру следует смотреть в ближайшее будущее с той же опаской – но, пожалуй, с меньшим отчаянием, – что и бедным докапиталистическим и досоциалистическим странам.

* * *

Если все это так, то зачем нужны те картины мира и сопровождающий их анализ, которые предлагают нам экономисты? Очевидно, экономика не способна предложить ничего по части политического лидерства, дипломатических интриг и поднятия духа населения – а именно эти факторы будут играть важнейшую роль в отведении угрозы крушения от общества капитализма. Несмотря на это, философия от мира сего обладает уникальной способностью: делясь своим видением мира, она в состоянии помочь некоторым капиталистическим странам пройти через ближайшие десятилетия с наименьшими потерями.

Я хочу обратить ваше внимание на слово «некоторые». Еще раз коротко напомню отличительные черты капитализма: погоня за капиталом, накладывающее ограничения главенство рынка, а также распределение власти между двумя взаимосвязанными, но независимыми секторами, частным и государственным, которое может быть очень полезно, но может и принести вред. К этому списку, впрочем, стоит добавить способность к адаптации и введению инноваций, которая создает целый спектр возможностей для капитализма – в зависимости от интенсивности накопления капитала, степени свободы, отпущенной рынку для осуществления своей деятельности, а также от места проведения границы между частным и общественным. Поэтому, несмотря на их внешнюю схожесть, мы имеем дело с целым набором капиталистических обществ. Чтобы убедиться в справедливости этого утверждения, достаточно посмотреть на грандиозный разрыв между успешными в социальном плане (в