– самый лучший работник по сравнению со всеми остальными невротиками. Как бы ни было странно говорить о страсти по отношению к эмоционально холодному человеку, можно сказать, что у него имеется страсть к работе. Из-за его буйного честолюбия и некоторой пустоты жизни вне работы каждый час, когда он не работает, кажется ему потерянным. Это не значит, что он наслаждается работой (он не умеет наслаждаться ничем), но он и не устает от нее. С виду он трудится неутомимо, как хорошо отлаженный механизм. Тем не менее, при всей своей работоспособности, продуктивности и часто при остром, критическом уме, работает он вхолостую. Здесь не идет речь о худшем варианте этого типа – человеке случая, которого интересует только внешний результат работы – успех, престиж, торжество, – неважно, производит ли он мыло, пишет картины или научные статьи. Но даже если кроме славы ему интересна сама работа, он часто останавливается на краю поля своей деятельности, не пытаясь дойти до сути. Как учитель или социальный работник, он будет, например, интересоваться методиками преподавания или социальной работы, а не детьми или клиентами. Он скорее будет писать критические статьи, чем сам что-то предпримет. Он будет из кожи вон лезть, чтобы ответить на любые вопросы, и все для того, чтобы за ним осталось последнее слово, но сам не попытается провозгласить что-то новое. Словом, он заботится о том, чтобы владеть предметом, а не о том, чтобы обогатить его.

Поскольку его высокомерие не позволяет ему доверяться другим, а своих идей у него дефицит, он может легко присваивать идеи других, даже не замечая этого. Но и попав в его руки, эти идеи превращаются во что-то механическое и безжизненное.

В противоположность большинству невротиков он способен хорошо и быстро планировать и без труда составляет достаточно ясное представление о том, как будут развиваться события (и уверен, что его прогнозы всегда оправдываются). Поэтому он может быть хорошим организатором. Но его способность имеет ряд последствий. Ему трудно перепоручить работу другим. Высокомерно презирая людей, он убежден, что только сам может все сделать правильно. Организуя что-то, он становится диктатором: предпочитает унижать и эксплуатировать, а не стимулировать, убивать радость и инициативу, а не пробуждать их.

Способность строить долгосрочные планы позволяет ему перенести временные неудачи довольно стойко. Однако серьезные испытания ввергают его в панику. Если жить почти исключительно категориями победы или поражения, возможность поражения, конечно, пугает. Но поскольку он должен быть выше страха, он злится на себя за свой страх. Кроме того, в таких ситуациях (экзамены, например) он ненавидит тех, кто предназначен быть его «судьей». Все эти эмоции обычно подавляются, и в результате внутренней бури могут проявиться такие психосоматические симптомы, как головная боль, кишечные спазмы, сердцебиение и т. п.

Трудности смиренного типа почти симметрично противоположны трудностям захватнического типа. Он склонен ставить неамбициозные цели, недооценивать свою одаренность, важность и ценность своей работы. Его терзают сомнения и самоуничижительный критицизм. Он никак не может поверить в то, что может совершить невозможное, легко идет на поводу у чувства «я не могу». Качество его работы не обязательно страдает, а вот он сам – всегда.

Личности смиренного типа чувствуют себя сравнительно легко и фактически работают хорошо, пока они работают для других: как домохозяйка, экономка, секретарь, социальный работник или учитель, медсестра или ученик (для восхищенного учителя). В этом случае о том, что у них существуют трудности, говорит хотя бы одна из двух часто встречающихся особенностей их работы. Во-первых, заметна разница между их работой в одиночку и совместно с другими. Например, антрополог может во время полевых исследований проявлять неистощимую изобретательность, работая с местными жителями, но, когда дело доходит до формулировки своих открытий, теряется; социальный работник может быть компетентен с клиентами или в качестве супервизора, но ударяется в панику, когда надо написать отчет или отзыв; студент-художник хорошо пишет в классе в присутствии педагога, но потом забывает все, чему его учили. Во-вторых, они могут остановиться на работе, уровень которой значительно ниже их способностей. Им и в голову не приходит, что они зарывают талант в землю.

И все же они способны хотя бы начать самостоятельную работу. Они могут дойти до того момента, когда уже потребуется писать или выступать публично; их честолюбие, в котором они себе не признаются, толкает их к более независимой деятельности; не в последнюю очередь под влиянием самых здоровых и самых рьяных побуждений талант рвется наружу и заставляет их искать ему выражения. И тут, когда они пытаются выбраться из тесных рамок, созданных «процессом усушки» в их невротической структуре, начинаются реальные трудности.

С одной стороны, у них такие же сильные требования совершенства, как и у захватнического типа. Но если те легко самодовольно удовлетворяются достигнутым превосходством, смиренный тип ругает себя неустанно и всегда готов найти недочеты в своей работе. Даже после успешного публичного выступления (например, он провел презентацию или прочел лекцию) он все еще будет сокрушаться, что забыл то или другое, неправильно расставил акценты, держался слишком робко или слишком вызывающе и т. п. Так начинается почти безнадежная битва, в которой он сражается за совершенство, уничтожая самого себя. Вдобавок требования достичь идеала питаются еще из одного источника. Табу на честолюбие и гордость делают его «виноватым», если он стремится к личным достижениям, и только высшие достижения могут искупить вину. («Если ты посредственный музыкант, лучше уж тебе мыть полы».)

С другой стороны, если он перешагивает через эти самые табу или хотя бы начинает осознавать это, начинается саморазрушение. Это процесс, который я описывала, говоря о соревновательных играх: как только такой тип личности понимает, что выигрывает, он не может больше играть. Таким образом, он все время стоит между молотом и наковальней, ему надо и рыбку поймать, и ноги не замочить.

Проблема обостряется, когда конфликт между влечениями к захвату и к смирению выходит на поверхность. Например, художник, пораженный красотой какой-то вещи, уже видит перед собой совершенную композицию. Он начинает писать. Получается прекрасно. Он в приподнятом настроении. Но потом то ли все пошло слишком хорошо (лучше, чем он может вынести), то ли не было достигнуто совершенство, которое он видел перед собой вначале, но он начинает себе вредить. Он пытается улучшать картину. Она становится хуже. Тут он приходит в неистовство. Он продолжает «улучшения», но краски становятся все более неживыми и блеклыми. Его творение погибло в одну секунду; он все бросает в полном отчаянии. Через некоторое время он начинает другую картину – только чтобы пройти через те же муки.