Милли уже говорила себе, довольно своевременно и без конкретного повода, что, какие бы привычки ни развили в ней ее юные годы, ожидание увидеть алчного поклонника за каждым кустом, конечно, никогда и ни за что не станет одной из них – такой взгляд она с малых лет считала постыдным и пагубным. Соответственно, она почти никогда не думала об этом и с трудом понимала, почему в этот миг поймала себя на том, что приписывает корыстный мотив своему гостю. Он не светился, этот отвратительный мотив, в холодном английском взоре лорда Марка; темная сторона его, как ей воображалось, проглядывала в его глазах редко и кратко. Более того, ее подозрение вдруг упростилось: нашлась замечательная причина, даже две, почему мотив ее гостя не должен иметь значения. Во-первых, даже если бы он желал взять ее в жены без единого пенни, она не вышла бы за него ни за что на свете; а во-вторых, она чувствовала, что он, несмотря ни на что, с глубоким пониманием, доброжелательно, приятно и по-человечески тревожится о ней. Это были две такие черты, как желание быть с нею в хороших, очень хороших отношениях и еще – его понимание, что она под угрозой, что опасность идет за ней по пятам, что она угнетена; все это сплавилось в нем, заставив его только сильнее увериться в том, что, как он, видимо, определял это для себя, она ему нравится. Вот что у нее в результате и осталось – его реальное беспокойство о ней, да еще – естественное побочное обстоятельство – приступ слабости, ее умиротворивший. Чего ей хотелось бы – могла Милли задать себе вопрос, – чтобы лорд Марк огорчился или почувствовал отвращение из-за этого приступа? Если бы только он был достаточно тронут для того, чтобы поступить так, как ей того хотелось – не поднимать разговора, не задавать никаких вопросов, – он мог бы оказать ей гораздо большую услугу, чем просто дать возможность ему отказать. И снова, снова странным образом он представлялся ей единственным безопасным сочувствующим. Она чувствовала бы себя много хуже, если бы говорила о себе с другими, но с ним ей не страшно было бы увидеть, как он морщится и бледнеет. Она сохранит его – единственного легкого в общении человека, то есть легкого для него самого. Тем временем окружавшая их обстановка обладала таким очарованием, то, что видели они и внутри, и за окнами, так способствовало чуткому молчанию, что оно становилось столь же естественным, как молчание в опере; поэтому Милли сочла, что не заставила лорда Марка слишком долго ждать ответа, когда, так и не сказав, хорошо или плохо она себя чувствует, повторила:

– Я хожу сюда. Обхожу все вокруг. Здесь я не устаю, мне это не надоедает. И никогда не надоест – настолько мне все здесь по вкусу. Я просто в восторге от этого места, – продолжала она, – и мне совсем не хочется от него отказываться.

– Мне бы тоже не захотелось, если бы мне повезло так же, как вам. И все же, при всем вашем везении, неужели вы на всю вашу…? Неужели вам действительно хотелось бы здесь жить?

– Думаю, мне хотелось бы, – после минутного раздумья ответила бедная Милли, – здесь умереть.

Это заставило его – вот именно! – рассмеяться. Как раз того она и хотела, когда человеку действительно не все равно, такова бывает приятная человеческая реакция, лишенная темных глубин.

– О, он недостаточно хорош для этого! Это требует тщательного отбора. Но разве вам нельзя его себе оставить? Знаете, это как раз такое место, где вас особенно приятно видеть: вы завершаете картину, заполняете ее, населяете людьми – хотя вы здесь одна; и вы могли бы поступить гораздо хуже – я имею в виду, в отношении ваших друзей, – чем видеться здесь с ними некоторое время, три или четыре месяца, каждый год. Но на остальное время – у меня совершенно другое об этом представление. Из вас можно совершенно иначе извлечь пользу.

– Интересно, как можно из меня извлечь пользу? Убить меня?

– Вы хотите сказать, что мы, в Англии, можем убить вас?

– Ну, я вас видела, и я напугана. Вы для меня – чересчур: вас слишком много. Англия переполнена вопросами. А это место более соответствует моей, как вы там выражаетесь, «форме».

– Ого, ого! – опять рассмеялся он, словно желая ее ободрить. – Разве вы не сможете его купить за определенную цену? Можете быть уверены – ради денег они пойдут на все. То есть если денег хватит.

– Я как раз думала, – сказала она, – а вдруг они не захотят? Наверное, я все-таки попытаюсь. Но если я его получу, я уже никуда отсюда не тронусь. – Их разговор был очень искренним. – Этот дворец станет моей жизнью, вот так оплаченной. Он станет моей огромной позолоченной раковиной, так что тем, кому захочется меня увидеть, придется приехать, чтобы меня отыскать.

– Ах, значит, вы будете жить! – заметил лорд Марк.

– Ну, вероятно, не совсем исчезну, но съежусь, ослабею, усохну; стану постукивать здесь, как высохшее ядрышко ореха в скорлупе.

– Ох, – откликнулся на это лорд Марк, – мы, как бы сильно вы ни утратили к нам доверие, все же способны совершить для вас кое-что получше этого.

– В том смысле, что вам кажется, будто мне лучше с этим покончить?

Теперь он явственно выказал, что она его тревожит, и после довольно продолжительного взгляда на нее без очков – это всегда меняло выражение его глаз – он снова водрузил на нос пенсне и стал смотреть на вид за окном. Но этот вид довольно скоро его отпустил.

– Помните ли вы, что я сказал вам в тот день в Мэтчеме – или хотя бы полный смысл недосказанного?

– О да! Про Мэтчем я помню все. Это другая жизнь.

– А как же иначе?! То есть это то, что я тогда хотел представить вам как нечто возможное. Знаете, – продолжал он, – Мэтчем – это символ. Мне кажется, я попытался чуть слишком настойчиво показать вам это.

Она ответила ему с полным сознанием того, что он пытался сделать, – из ее памяти не исчезло ни крошки, ни капли случившегося тогда.

– Я только хотела сказать, что все это, кажется, было сто лет тому назад.

– Ну, мне это вспоминается яснее. Возможно, отчасти я лучше помню все оттого, – развивал он дальше свою тему, – что я тогда четко понимал, что могли бы сказать о моих действиях. Мне хотелось, чтобы вы от меня самого услышали, что я, скорее всего, смогу о вас позаботиться… ну, скажем, несколько лучше других. Несколько лучше, то есть чем, в частности, другие определенные особы.

– Точнее говоря – чем миссис Лоудер, мисс Крой, миссис Стрингем?

– О, с миссис Стрингем все в порядке, – быстро исправил свою ошибку лорд Марк.

Его слова ее позабавили, даже при том, о чем ей теперь предстояло задуматься, и, во всяком случае, она могла показать ему, как мало, несмотря на столетний перерыв, утратила она из того, о чем он упомянул. Фактически то, как он повел себя с нею сейчас, заставило ее так живо вообразить себе тот, другой момент, что чуть ли не вызвало снова те слезы, которые он вызвал тогда.

– Вы смогли бы так много для меня сделать, да, я совершенно поняла вас тогда.

– Видите ли, – продолжал он объяснять, несмотря на то что она ему ответила, – мне хотелось привлечь ваше доверие, то есть, понимаете ли, к должному объекту.