Мальвина была весела, щедра и фантастически глупа. Она стала самой близкой подругой Аси. И когда той звонили ее прежние знакомые, она пугала их веселым сообщением: «Сегодня я занята – иду знакомиться с американцем». Это уже был разговор девки: она достигла! Солнце полыхало, и безумие уже проступало в ее глазах…

Американцу было пятьдесят лет. Он провел с Асей ночь и сразу безумно влюбился. Как все! Он был интеллигентен, умен. Во всем: в фигуре, в голосе, в обхождении – он был… совершеннейший К. Даже улыбка! Бывает же такое!..

Утром, когда она вышла из ванной, американец (его звали Эрвин) посмотрел на нее с беззащитной улыбкой (ну абсолютный К.!) и предложил выйти за него замуж. Эрвин был холостяк. И вот на пятьдесят первом он делает предложение уличной девке из «Метрополя». Они поженились через неделю. На свадьбе присутствовали еще два пушника: Сэм Белый и Сэм Черный – и проститутка Мальвина.

Эрвин был сказочно богат. Теперь Ася ходила в бриллиантах, в мехах, как все девки из «Метрополя». И еще у Эрвина оказалась одна фигура с К. (и Ася посылала его вещи в Воркуту, где в ссылке жил К.). Американец отправил К. письмо. Он писал:

«Я никогда вас не видел, но уже вас люблю, потому что вы любите Асю. Я прошу вас не беспокоиться об Асе. Я не пожалею жизни, чтобы Ася была счастлива. С Асей все будет хорошо!»

Бедный американец, он не знал: опасно писать такое про эту женщину… Через две недели Ася затосковала: она с ужасом дожидалась ночи, ей было плохо с Эрвином, так же плохо, как когда-то с К. И точно так же она его любила… любила днем. Американец смотрел на нее покорными глазами, и она его ненавидела!

Эрвин пил все больше. На своем дне рождения он напился до потери сознания. И тогда Ася на его глазах начала целоваться с Сэмом Черным. Ее жгла плоть… Эрвин понял. Он хотел, чтобы ей было хорошо. Он поднялся в номер к Сэму Белому. Там у него начался приступ. Он умолял, чтобы ее не тревожили. Через час он умер от разрыва сердца.

Ее вызвали в номер к Сэму Белому. Там лежал мертвый Эрвин. Она тихо засмеялась, а потом окаменела. Пришли из посольства, вскрыли его кофр, набитый деньгами. Она не видела и не слышала! Это был второй мужчина в ее жизни, которого она любила.

Все, что было в их номере, она отдала в посольство, взяла только одежду Эрвина (потом она отправила ее К. в Воркуту). Три дня она не выходила из номера. Наконец ее выставили из «Метрополя».

Она уже знала, что случится! Первый ее поляк, комбриг Ш., отец, писатель К., Эрвин – все они исчезли… Теперь пришла ее очередь.

Вскрыли завещание Эрвина. Американец просил: «В случае моей смерти в России бальзамировать труп, и пусть Ася сопровождает мое тело к отцу в Америку». С ней началась истерика. Ей показалось, что он убил себя нарочно. Он знал, что она не хочет с ним уехать, спастись с ним живым. И он пытался заставить ее уехать с ним – мертвым. (Впоследствии Светлана С., которая всегда любила К. и ревновала его к памяти Аси, когда умер ее муж-индиец, бальзамировала его тело и увезла в Индию.)

Итак, Ася пошла к профессору 3. И тот бальзамировал американца. Труп лежал в холодильнике, а между странами шла переписка. В результате труп отправили к отцу американца, а Ася осталась. Эрвин не помог. Да и не мог помочь – ведь она была уже у цели.

Она ждала…

В это время ее мать, пережившая ленинградскую блокаду, засыпала ее письмами, типичными письмами времен ее детства.

«Я знаю, Асенька, ты живешь одна, и я об этом беспокоюсь. Но особенно меня беспокоит, что ты сейчас читаешь?..»

Она переехала в Ленинград к матери – и начался финал. Она познакомилась с подонком – бездарным джазистом. Она содержала его, он ее бил, и она смертельно любила его: его смазливое лицо, бычье тело и главное – руки. Руки, которые ее били. Она достигла своего – она добралась до дна.

Наконец ее арестовали. Она всегда боялась боли. И пронесла в камеру во рту стекло. Очень аккуратно она перерезала себе вены. Как и положено отличной студентке-медичке…

После ее смерти в течение целого года джазист брал деньги у ее матери – для посылок Асе! И пропивал их со своими девками… Ей понравился бы такой конец ее истории…

В 1956 году К. был реабилитирован, Ася тоже. Вместе с Асиным двоюродным братом К. получил ее вещи. Эти вещи они разделили. К. достались розовые трусики, заштопанные через край тюремными нитками, и черный берет, который она так любила.

«Хоть бы пожар, кража, болезнь – ну хоть бы что-нибудь, как у людей…»

Рассвет надвигался за окнами, а покойник все, кажется, был недоволен. История про женщину тридцатых годов оставила его равнодушным. Он не хотел рока. Русский парень – он жаждал любви.

– Любви!.. И только любви! – так объявил Лысый и Отвратительный и обратился за помощью к простому человеку.

Это был дед, прибывший с родины покойника – из дальней волжской деревни. Ну конечно же, это был он, наш состарившийся Иванушка-дурачок, представитель вековой народной мудрости. Ляпнет что-нибудь – глянь, и вышла вековая мудрость, которая всех нас переживет. Самый распоследний старый Иван-дурак, который знает некое слово, слово-надежу, мудрейшее наше слово!

Но дед был так пьян, что не смог ляпнуть слово-надежу. Пришлось прибегнуть к вопросам, чтобы припасть к роднику.

– Ну, дед, вспомнишь хоть какую историю про любовь?

Дед только захихикал. А потом сказал, что дело было на Балтике и он тогда пил что-то зеленое.

Потом дед замолчал, но мы все ждали слово-надежу.

– Эх, милки, – прохрипел дед, – где ж я только не был! В Германии был – так ее разэтак!

И тут он вдруг заорал, что задают ему не те вопросы и что есть на земле только два вопроса, на которые должен отвечать старый человек: как кормят? и не бьют ли?

– В войну попал в немецкий плен, – окончательно разговорился дед. – Ох, как меня били! И не кормили. Потом к американцам в плен попал. И там били, но кормили. А потом уже в Сибири… Ну, там – ясное дело… А потом, как выпустили – вот уж сколько годков все хорошо: не бьют и кормят… Все хорошо, все по-человечески. Все продукты в магазине беру. Только пораньше пойтить надо. Эх, милый, знаешь, какая она, наша деревенская любовь: чтоб не били и кормили – вот и вся любовь… А ваша, городская, она только подведет. Слушай, что с родственницей моей приключилось.

Дед так разговорился, что мы стали даже разбирать некоторые его слова.

Сеструха моя кругленькая, ладненькая и еще не старая. А когда все зубы вставила – хочь замуж иди. А ведь бабка. И вот эта самая сеструха сторожем работала в райисполкоме. И там-то в кабинете предрика (председателя райисполкома) и любилась она ночью с зятем… Да! Вот так! Такие дела-а!..

Как-то ночью приди они с зятем в кабинет предрика. Свечу на стол поставили, чтоб лампу не зажигать. Ну, сделали они свои дела – и заснули. Потому поддамши были. А свеча и упади. И сгорел райисполком. Как сами-то живы остались!