Решено было Павловского брать немедля.

Встреча планировалась за столом со скромным завтраком из холодных закусок с рюмкой водки — дело есть дело…

Павловский и Шешеня явились на двадцать минут раньше назначенного срока — это была тоже одна из мер предосторожности, продуманных Павловским. Об этом его решении Шешеня узнал только утром, когда встретился с ним в условленном месте Шешеня встревожился: а вдруг там, на квартире, из-за их раннего появления произойдет какая-нибудь опасная заминка? Но он тревожился напрасно.

Когда Павловский и Шешеня, сопутствуемые на расстоянии Ивановым, пришли в нужный дом и позвонили в нужную дверь на третьем этаже, им немедленно открыли, и их встретил сам «профессор Новицкий» в форме комбрига инженерных войск.

Пузицкий был великолепен! Он поздоровался с Павловским точно так, как должен был поздороваться умный генерал с полковником; и уважительно и чуть снисходя к нему. Посмотрев на часы, сказал:

— Вы несколько рано, но, может, это и к лучшему: я как раз хотел поговорить с глазу на глаз. Можно?

— С удовольствием, — ответил Павловский, настороженно вглядываясь в лицо Пузицкого.

— Прошу в мой кабинет, — Пузицкий распахнул перед Павловским массивную дверь, и Павловский вошел в солидный генеральский кабинет, уставленный кожаной мебелью, пузатыми книжными шкафами и громадным письменным столом. Более чем скромная квартира чекиста Пузицкого еще две недели назад приобрела вот такой респектабельный вид, и хозяину ее даже не удалось еще привыкнуть ко всей этой краснодеревной и кожаной солидности.

Войдя в кабинет, Павловский сразу же подошел к окну — он условился с Ивановым, что покажется ему в окне, чтобы тот знал, где он находится, и не отрывал глаз от этих окон. Но увы, все окна квартиры Пузицкого выходили во двор. Впрочем, в эти минуты Иванов был уже взят на улице Сыроежкиным.

Пузицкий и Павловский сели в глубокие кожаные кресла Пузицкий сыграл чувство преодолеваемой неловкости:

— Этот разговор тет-а-тет я вынужден, именно вынужден провести. Наконец, я обязан сделать это по решению нашего ЦК. Дело в том, что мы хотим абсолютно точно знать — кто вы? Не обижайтесь, пожалуйста, но господин Шешеня сказал только, что вы полковник по прежнему званию и самый близкий человек господина Савинкова. Согласитесь, что эта рекомендация недостаточно служебная, тем более когда речь идет о столь важных переговорах. И откровенно — нам надоело вести переговоры с людьми, не имеющими положения, права что-то решать, и, наконец, с людьми неинформированными и просто… малоинтересными. Извините, ради бога…

— Я понимаю вас, — солидно заметил Павловский, рассматривая свои большие красивые руки. — Ну что ж, представлюсь вам как полагается: полковник русской армии, а ныне член ЦК Союза Защиты Родины и Свободы и отвечающий в нем за всю военно-оперативную деятельность. Последнее время, естественно, только оперативную… Но и, кроме того, с гордостью добавлю, что я действительно близкий друг Бориса Викторовича и именно им уполномочен вести здесь переговоры на любом уровне.

— Ну вот и прекрасно, — облегченно произнес Пузицкий. — Я рад, что этот неловкий разговор у нас позади. Вы из Варшавы?

— Из Парижа. Наша штаб-квартира там.

— Вы ехали сюда легально, с паспортом, так сказать?

— Да, но с чужим, естественно, — улыбнулся Павловский. Он, конечно, не собирается рассказывать, как они проламывались через границу.

— Вы учтите, что все открыто приехавшие из-за границы пользуются особой опекой ГПУ, — предупредил Пузицкий.

— Не беспокойтесь.

В это время дверь приоткрылась, и благолепный Демиденко негромко, но подобострастно объявил, что все в сборе.

Пузицкий и Павловский прошли в столовую. Там уже сидели за круглым столом участники встречи, и только два кресла пустовали. Павловский должен был сесть между Демиденко и Пудиным. Появилась хозяйка дома.

— Моя жена Вера Ивановна, — деловито представил ее Пузицкий, давая понять, что представление не обязывает гостей ни вставать, ни, не дай бог, целовать хозяйке руку. Да и сама Вера Ивановна, кивнув гостям, только спросила быстро:

— Можно подавать?

— Да. И больше в квартиру никого не впускать, — распорядился Пузицкий.

Пока Вера Ивановна и помогавшая ей горничная носили на стол водку, закуску и посуду, Пузицкий негромким голосом и тоже без осложняющих церемоний представил Павловского членам ЦК «ЛД» и, в свою очередь, представил их Павловскому. Приветливые и сухие кивки, сдержанные улыбки, откровенное рассматривание друг друга.

Пузицкий попросил присутствующих налить в свои рюмки водку. Когда графин обошел всех, Пузицкий встал:

— По русскому обычаю, я думаю, мы прежде всего должны выпить за благополучный приезд нашего уважаемого гостя. Прошу!

Павловский поднес свою рюмку ко рту, и в это мгновение Пудин и Демиденко схватили его за руки и хорошо отработанным приемом завернули их ему за спину. Одновременно они рванули его от стола и, повалив на пол, прижали лицом к паркету. Когда Павловского прочно спеленали веревкой, Пудин поднял его на руки и посадил на диван. Все это произошло в считанные секунды, Павловский даже не успел напрячь мышцы, да и вообще его точно паралич хватил.

— Вы арестованы, Павловский, — сказал Пузицкий. — Надеюсь, вы не будете настаивать на формальности предъявления вам ордера на арест?

Павловский сидел неподвижно и тупо смотрел прямо перед собой…

Его внесли в коридор тюрьмы и, положив на пол, развязали веревки. Комендант тюрьмы, принявший Павловского от чекистов, приказал ему встать, но тот продолжал лежать на боку, чуть шевеля пальцами затекших рук. Конвойные поставили его на ноги и втолкнули в камеру.

Минут десять Павловский стоял, привалясь плечом к стене, низко уронив голову на грудь. Но вот он поднял голову, оглянулся, заметил движение в смотровом глазке и диким прыжком кинулся на дверь, изрыгая матерную брань. Тяжелая кованая дверь гремела от его бешеных ударов. Он бросался на нее до тех пор, пока, совершенно обессиленный, не повалился на пол. Стоявший по другую сторону комендант облегченно вздохнул — он боялся за жизнь Павловского, который, окончательно обезумев, мог разбить себе голову о железную дверь.

Но Павловский не думал о самоубийстве — его сжигала ярость, ему хотелось бить, ломать, крушить все, что попадало ему под руку. В камере же были только четыре стены, пол, потолок да еще вверху небольшое зарешеченное окно.

Второй приступ ярости у Павловского начался в сумерки. Он прыгал с разбегу, пытаясь ухватиться за переплет оконной решетки. И один раз это ему удалось. Он подтянулся, ухватился за решетку двумя руками и повис, извиваясь всем телом. Это продолжалось долго; в конце концов он сам понял всю бесполезность своих усилий — как мешок, упал на пол и лежал неподвижно вниз лицом.