Та, о которой он пел, не была похожа на румяную зарю. В остальном же песня была правдивая.

* * *

Хлопотный день тоже уже клонился к заре, когда Попов закончил длинный репорт гехаймрату о собственных и об Ильшиных свершениях.

Пока дожидались Зеркалова (тот отдыхал у себя в ермитаже), Алёша предложил:

— Илейка, давай я за нас обоих доложу. У меня выйдет краснее, а ты со своим «тово-етова» только ефект попортишь.

Что такое «ефект» Илья не знал, но, будучи человеком неречистым, на Лёшкино предложение охотно согласился и во время всей продолжительной беседы помалкивал, раскрывая рот, лишь если Автоном Львович его о чём-то спрашивал.

Всегда сдержанный и хладнокровный, начальник сегодня был не похож на себя. Его бурые с искрой глаза так и сверкали, он то и дело вскакивал из-за стола и принимался ходить по кабинету. Было от чего взволноваться!

Хоть глава полуприказа внутренних дел был тёрт и многоопытен, но, видно, и его потрясли размеры и тщательность заговора.

Гиштория выходила страшная, тайная, всеевропейского охвата, поэтому гехаймрат сразу же повелел арестантов развести по самым секретным каморам, надевши обоим на лица мешки, а к репорту из всех своих помощников допустил только главного шпига Юлу. Тот весь искрутился от зависти. Как это столь великое дело могло без него раскрыться? Красуясь перед начальником, Попов время от времени бросал на вертлявого насмешливые взгляды, а Юла кисло вздыхал.

— Сейчас главное, чтобы о сем злодействе слух не прошёл, — сказал Автоном Львович, дослушав репорт и получив ответ на все свои спросы. — Даже средь наших, Преображенских. Громадной важности казус. Ежели с умом действовать, можно из него для державы небывалый профит извлечь. Но прознай до времени кто лишний — всё дело рухнет. Тебе поручаю, Юла: слушай, нюхай, гляди в оба. Чуть кто из наших станет о секретных арестантах болтать, сажай болтунов в яму.

— Сделаю, батюшка. Комар не чихнёт, — поклонился главный шпиг.

— Людей, кто Фролку с Штрозаком из кареты вынимал и в каморы отводил, немедля запри безвыходно в караульне.

— Исполню, батюшка.

— Ну так исполняй! Головой ответишь, если что.

Юла проворно выкатился за дверь. Гехаймрат продолжил:

— Без Журавлёва не обойтись. Как вернётся, ему всё расскажу. А боле, до князь-кесарева решения, никого посвящать не будем. Сколько нас есть, в столько рук и будем управляться. Но допреж доклада Фёдору Юрьевичу я должен потолковать с дорогими гостями. Пощупаем, много ль от них ждать проку. Ступайте за мной.

Побывали в обеих каморах — сначала у Штрозака, потом у Быка.

Караульные и тут и там стояли новые, прежних расторопный Юла успел самих упрятать под замок, так что содержались узники в надлежащей тайности.

Пользы от первого допроса Зеркалов, однако же, не получил никакой.

Ганноверец уже очнулся и был изрядно перепуган, но дело говорить не хотел. Враз разучившись понимать и говорить по-русски, он твердил лишь, что является подданным британской короны и дипломатическим агентом, коих арестовывать невозможно. Автоном Львович подступался к нему по-немецки и так и этак, да и Алексей, свидетель англицкого вероломства, Штрозака стыдил, но толстяк всё повторял своё.

С Фролом было ещё хуже. Когда с него сдёрнули мешок, пятидесятник скривил свою разбитую рожу и плюнул гехаймрату в лицо.

— Понятно, — сказал Зеркалов, утеревшись. И тратить порох на злоупорного вора не стал.

Попову сделалось совестно, что заговорщики, которых они с Ильшей добыли, оказались такие зряшные, никаких от них начальнику пользы, одно оскорбление. Как бы весь розыск в тупик не зашёл.

— Ещё одноглазый есть, — напомнил он Зеркалову, когда они вышли наружу.

— Помню. Никуда этот Агриппа от нас не денется. — Несмотря на плевок, вид у начальника был очень довольный. — Теперь можно докладывать князь-кесарю. Что арестанты упрямые — не ваша печаль. Вы, молодцы, свою службу гораздо исполнили. Будет вам за то большая награда. Но главная ваша служба ещё впереди. — Он на минуту задумался. — Вот что. Отправляйтесь-ка в Кривоколенный. Там лишних ушей нет, а работа у всех нас ныне будет не в Преображенском, в Москве. Сидите на моём подворье. Приеду от князь-кесаря, скажу, что дальше делать.

— А Митьша? — спросил Илья. — С ним как?

Гехаймрат ответил рассеянно, очевидно уже обдумывая разговор с Ромодановским:

— Он тоже там. Я за ним Журавлёва послал. Если встретите, Микитенку заберите с собой, а сержант пусть ко мне поспешает.

* * *

Поехали они в Ильшиной тележке. Вороной Брюхан ночёвкой в Преображенке, на казённом овсе, был недоволен и укоризненно качал головой, но бежал резво. Первую половину пути друзья обсуждали дела заговорные. Что будет дальше, да как оно всё обернётся. Алешка гадал, какая им выйдет награда, Ильша ворчал, что не по нутру ему государева служба. Но по мере приближения к Кривому Колену разговор становился обрывистей, а потом вовсе утих.

Журавлёва друзья по дороге не встретили, Дмитрия же увидели, когда вошли в дом — и в такой позиции, что оба переменились в лице.

Митьша, клятый тихоня, сидел в горнице, то бишь в салоне, бок о бок с Василисой, на одном и том же диванчике, будто голубок с голубицею. Мало того — держал её за руки, а она прижималась челом к его плечу!

Алексей чуть не вскрикнул, Илья опёрся о дверной косяк, вдруг ослабев коленями.

— А, это вы! — нисколько не смутившись и не отняв рук, воскликнула прекрасная дева. И молвила Ильше с горьким укором. — Что же ты мне сразу не сказал, что это он?

И Дмитрий тоже бедного Илью попрекнул:

— А мне почему не сказал, что это она?

Растерянно оглядев всех троих, Алёша пролепетал:

— Кто «он»? Кто «она»?

Никто ему не ответил.

Двое, что сидели на бархатном диванчике, сердито глядели на Илью. Тот мямлил невнятное:

— Да я… Тово-етова… Когда ж… Думать надо, не поспел…

Его круглое лицо было багровым и несчастным. Надоело Попову быть в дураках. Сдвинул он свои рыжие брови и ледяным голосом процедил:

— Митрий Ларионович, дозволь с тобой два слова молвить. Excusez mon impertinence, mademoiselle.[5]

И вывел Дмитрия из салона.

— Так отчего ж ты мне не сказал, что Митя и есть мой спаситель от страшного карлы? — повторила свой вопрос Василиса, уже не так сердито, но настойчиво. Илья вздохнул. Слова давались ему с трудом.

— Сомневался я, надо ли тебе тот страх вспоминать. Дело-то давнее. Может, позабыла, и слава Богу.

Она потёрла висок: