Наступила зима, холодная и снежная русская стихия, многие работы свернуты, в основном пленных привлекают для разгрузки топлива или очистки территории от снега. В это время русские активизировали пропаганду.

Утром 13 декабря мне, Колю и еще нескольким офицерам, среди которых был даже майор вермахта, приказали взять самые необходимые личные вещи и вывели из первой зоны. Все – подумал я. это конец, нас переводят в Татарию, прощай надежда вырваться из плена. Но нас повели не на станцию, а во вторую лагерную зону. Через некоторое время в барак, куда завел нас конвой, вошел русский генерал. Он прекрасно говорил по-немецки и казался образованным человеком. Впрочем, в моей голове давно рухнул нацистский миф о «недочеловечности вонючих» русских. Да, некоторые из них были очень жестокими, некоторые, особенно восточного типа, были далеки от западной культуры, но большинство русских казались достаточно благодушными и мудрыми. Среди них, особенно офицеров и гражданских специалистов были хорошо образованные люди. Особенно поражало качество русского довольствия и стремление к постоянной гигиене. Ну а жестокость – разве среди наших частей, особенно СС, мало головорезов, готовых на безжалостное убийство, не в бою – где это хотя бы оправдано, а в отношениях с пленными или мирным населением.

Генерал сообщил, что из нас, как наиболее активных офицеров, ставших на путь антинацизма, создана группа, которую хотят направить на передовую, с целью агитации немецких войск через громкоговорители, а возможно, и отправят за линию фронта, чтобы мы сообщили немцам, как хорошо живется в государстве рабочих и крестьян, и что не стоит бояться русского плена, где хорошо кормят и оказывают медицинскую помощь.

Боже мой! Неужели ты услышал мои сокровенные молитвы, и я вскоре окажусь среди немцев, неужели русские сами отправят меня к своим! Ради этого стоило быть «завербованным»!

Наш небольшой отряд в сопровождении конвоиров прибыл на реку Днепр в район города Черкассы только что оставленного немецкими войсками. Там, прикомандированные к фронтовому госпиталю, мы пробыли больше недели. Паек был ни к черту, к тому же мы постоянно мерзли. Нам объяснили, что русские вот-вот сомкнут кольцо окружения вокруг дивизии «Викинг», и наша задача листовками и агитацией уговорить, как можно больше солдат сдаться в плен, но пока мы больше работали на растопке и другом госпитальном обслуживании.

Мои надежды рушились как карточный домик, ни за какую линию фронта нас не отправляли, когда я вскользь попытался поднять эту тему с начальником нашего конвоя, немного говорившим по-немецки, тот поднял мой вопрос на смех. Но у русских должен был быть некий план, иначе, зачем они привезли нас на фронт?

Наконец, нашу небольшую группу разделили, меня оставили с Колем, а троих человек во главе с майором увезли на полуторке и мы больше о них не слышали.

Наступил январь, а за ним и февраль сорок четвертого года. Одним снежным холодным утром меня разбудил дежуривший на растопке Коль.

– Вставай, за нами пришли.

Я нехотя вылез из натопленной землянки, расположенной рядом с уцелевшим зданием госпиталя. На улице уже ждало шесть конвоиров на лошадях. Наскоро позавтракав, мы сели в запряженные одной лошадью сани и двинулись на северо-запад. Шесть кавалеристов ехали справа и слева от саней, у которых не было кучера, так что управлять лошадью приходилось мне или приятелю.

Куда нас везут? Сопровождающие не говорили по-немецки, и все, что удалось мне узнать перед дорогой, это то, что нас везут на передовую и всякая попытка к бегству будет пресечена без предупреждения. Русские говорили, что в районе Корсуня немцы находятся в котле и, судя по направлению движения, мы следуем в район боевого охранения противника, но если нас хотят отпустить к своим, тогда зачем столь строгие меры? Нет, у русских был другой план, но какой? Большой ценности в нас нет – два лейтенанта люфтваффе!

Мы уже полдня медленно ехали по проселочной заснеженной дороге, почти все время храня молчание. Линия фронта не могла быть слишком далеко, не собирались же мы ночевать на улице, не достигнув пункта назначения. Дорога вошла в подлесок наиболее густой справа, слева показалась замерзшая гладь водоема. Неожиданно впереди послышались выстрелы, конвоиры скучились, старший отдал команду и пять человек во главе с командиром поскакали вперед на звуки пальбы. С нами остался только один кавалерист, снявший карабин с плеча.

Мгновенно оценив обстановку, я прошептал товарищу: «Бежим!».

Коль почти жестами и губами дал понять, что не побежит, но готов помочь мне, более того, он быстро предложил план. Одинокий конвоир хоть и держал карабин наготове, но был отвлечен событиями, творящимися впереди. Коль погнал лошадь вперед, делая вид, что животное испугалось шума, а я сымитировал будто выпал из саней и сразу же побежал в лес. Расчет был простой, но рискованный. Оставалось, надеется на то, что русский психологически предпочтет погоню за санями с одним немцем, чем бросится в подлесок за пешим другим.

План сработал, я свернул за большой сугроб на обочине, чтобы обезопасить свой тыл от выстрела и скрылся в лесу. Долго и далеко бежать от лошадей я не мог, поэтому инстинктивно двигался через лес не прямо, а выписывая крюки как заяц, выбирая дорогу через самые сложные и густые участки кустов и деревьев. Вслед прозвучала пара выстрелов. Предательский снег оставлял следы, по которым любой охотник и без собаки нашел бы меня в два счета. Нужно было спрятаться в лесу, и неожиданно мне повезло, я заметил пригорок, усеянный большими камнями. Это был шанс. пан или пропал! Взобравшись наверх, я распластался на самой вершине, попытавшись спрятаться за валунами, припорошив себя снегом. Безоружный я оставался легкой добычей, но это была единственная возможность спрятаться. Опять же подбадривал я себя. русские будут искать меня внизу, спрятавшегося в лесу, по крутому склону лошади не пойдут, конечно, можно спешиться и тогда конец, я так и останусь лежать, с готовностью приняв пулю как избавление.

Выстрелы давно стихли. Только теперь, несколько часов пролежав без движения, я понял, что ушел от погони, а может, ее и не было. Я совершил побег, но я не был в безопасности. Какое расстояние, и какие трудности разделяют меня от передовой. Дождавшись темноты, я на ощупь спустился с каменного кургана. Небо было затянуто тучами, темная ночь могла быть и спасительницей и западней. Определить направление по звездам было невозможно, оставалось только одно – надеется на интуицию. Еще до начала летной карьеры я заметил, что обладаю некой птичьей способностью чувствовать правильное направление. Мальчишкой, гуляя в лесу, я ориентировался, куда следует идти. Как это происходило – не знаю, просто нечто щелкало в голове, но выбранная дорога всегда выводила к дому. Вот и сейчас я просто пошел в направлении, подсказанным интуицией. Больше беспокоили возможные минные поля или засады русских, да и свои запросто могли подстрелить в темноте. Моя истрепанная летняя немецкая форма, в которой я оказался в плену, давно была заменена русскими зимними лохмотьями, так что немцем со стороны я совершенно не казался. Скорее я был затравленной дичью, пытающейся с бесшумной осторожностью вырваться из западни. Темп моего продвижения был настолько слаб, что вряд ли до рассвета я преодолел несколько километров. С первыми лучами зимнего солнца я стал искать укрытие. Густой подлесок стал редеть, и впереди показались какие-то ветхие строения. Рискуя всем, я пробрался на край деревни, ближе всего ко мне стоял сарай, возможно бывший коровник. Я подполз к двери, она оказалась заколоченной. Оглядевшись, я ухватился замерзшими в русских варежках пальцами за доски, повиснув на них и упершись ногами в дверь. Доски звучно треснули и отломались, от страха я втянул голову в плечи, но никто не выбежал на шум. Как можно быстрее я укрылся в сарае, и, улегшись прямо на замерзшие старые коровьи лепешки, оценил ситуацию. Небольшой хутор казался брошенным, но что делать дальше. Нервное напряжение и движение не дали мне замерзнуть, хотя под утро мороз особенно лютовал, большого холода не было – февраль, в отличие от января, выдался снежным, но теплым, страшнее был голод. Последний раз я перекусывал хлебом на санях, да и вчерашний завтрак трудно было назвать сытным, теперь паек пленного казался мне рогом изобилия. Побег и холод окончательно подорвали силы. Как добыть пищу. Набравшись смелости, я начал обход брошенных владений. Несмотря на отсутствие людей на самом хуторе, русские могли быть где-то поблизости. Хутор представлял собой несколько помещений для скота и остов избы, совершенно сгоревший. Коровник, ставший мне укрытием, оказался самым сохранившимся зданием. Отчаяние охватило меня. Я мог спокойно отдыхать хоть до второго пришествия, но как добыть пищу. Пролежав в сарае до наступления темноты, я пошел дальше в лес навстречу судьбе. В зимнем лесу трудно было найти нечто съедобное, впервые в жизни мне пришлось тщетно подавлять голод, жуя древесную кору горькую и жесткую. Вдобавок ночью морозило невыносимо. Если бы я был сыт, то холод не казался мне таким страшным, днем же наступали легкие оттепели. Воды не было, но утолить жажду помогал снег, его было вдоволь. Странно, что я до сих пор не нарвался на русских, а ведь фронт был рядом, иначе как объяснить стрельбу в день моего побега. Видать, я пробирался по совершенно глухим местам, где противник не ставил даже охранение.