Как сейчас представляю следующую картину.

29 июня, праздник св. ап. Петра и Павла. Высочайший завтрак сервирован в палатке в саду. В ожидании выхода государя тут уже собрались все приглашенные и среди них польский граф, – кажется, шталмейстер Велепольский. Минуты за две до выхода государя приходит министр С.Д. Сазонов, с портфелем в руке, раскрасневшийся, взволнованный. Он явился к завтраку прямо с доклада у государя. «Поздравьте меня: польский вопрос разрешен!» – обращается ко мне Сазонов, протягивая руку. Только я ответил: «Слава Богу», как вошел государь и направился прямо к гр. Велепольскому. Я расслышал слова государя, обращенные к графу: «Вопрос разрешен, и я очень рад. Можете поздравить от меня ваших соотечественников». Сазонов сиял от радости. Оставалось, таким образом, заготовить манифест и объявить народу. Но вместо манифеста получилось нечто иное, для всех неожиданное…

Сазонов из Ставки, чуть ли не в тот же день, уехал в Петроград, а оттуда в Финляндию, чтобы отдохнуть после выигранного «сражения». А 7 или 8 июля примчалась в Ставку императрица и… перевернула все.

С.Д. Сазонов был уволен от должности министра иностранных дел. Заступничество за него Бьюкенена и Палеолога (английский и французский послы) не помогло делу. Министром иностранных дел был назначен Б.В. Штюрмер (министром вн. дел на место Штюрмера был назначен министр юстиции А.А. Хвостов, а министром юстиции А.А. Макаров. В конце сентября Хвостов был заменен Протопоповым). Никаких манифестов по польскому вопросу не последовало. Поляки остались с одним поздравлением.

В Ставке знали, что Сазонов слетел из-за польского вопроса; знали и то, что польский вопрос провалился вследствие вмешательства императрицы. Изменение принятого государем и объявленного им решения мало кого удивило. Удивило всех другое – это назначение министром иностранных дел Штюрмера, никогда раньше не служившего на дипломатическом поприще и не имевшего никакого отношения к дипломатическому корпусу. Когда в штабной столовой Ставки за обедом заговорили о состоявшемся новом назначении Штюрмера, ген. Алексеев заметил:

– Я теперь не удивлюсь, если завтра Штюрмера назначат на мое место начальником штаба.

Сказано было это с раздражением и так громко, что все могли слышать. Мы вступили в такую полосу государственной жизни, когда при выборе министров близость к Распутину ставилась выше таланта, образования, знаний, опыта и всяких заслуг. Штюрмер был другом Распутина… И этим компенсировал всё… Теперь Штюрмер был всесилен. С января он состоял председателем Совета Министров.

Умный и прозорливый старик Горемыкин для курса данного времени оказался непригодным.

В июле месяце в Петроград приехал греческий королевич Николай. Германофильство греческого короля Константина, зятя императора Вильгельма, во время войны возбудило большие опасения не только в русском обществе, но и в самой Греции. Королевич Николай прибыл теперь в Петроград с целью не только реабилитировать своего брата в глазах государя, но и обеспечить ему поддержку России в случае волнений в Греции. Положение королевича Николая в России оказалось незавидным. Ему на каждом шагу подчеркивали вероломство его брата. Даже близкие его сторонились. Я проезжал станцию Жлобин, когда там встретились два поезда: королевича Николая, шедший из Киева, и вел. князя Бориса Владимировича, шедший в Киев. Мне там рассказывали, что поезда бок о бок простояли что-то около полутора часов, но вел. князь, на сестре которого был женат королевич Николай, демонстративно отказался навестить его.

В половине июля, в одно из воскресений, я служил литургию в Павловском дворце, а потом завтракал у князя Иоанна Константиновича, которому королевич Николай приходился двоюродным братом. За столом говорили о греческом госте с большой холодностью, если не сказать – с пренебрежением. Говорили, что и у царя королевич Николай встретил не особенно теплый прием. Общество тогда горячо приветствовало курс, взятый в отношении представителя хоть и родственного нашему двору, но враждебного России короля.

В начале июля я был приглашен в Киев на освящение нового военного (для убитых на войне) кладбища. Идея устройства такого кладбища принадлежала генералу Н.И. Иванову. Им же были найдены и нужные средства. Естественно, что, собираясь, с разрешения государя, уезжать в Киев, я, после царского завтрака во дворце, спросил Николая Иудовича:

– А вы поедете на освящение?

– Да, я хотел бы поехать, но государь не говорит об этом ни слова, – ответил обиженным тоном старик.

– Государь может не догадаться о вашем желании. Вы бы сами напомнили ему, – возразил я.

– Нет, нет! Если государь сам не прикажет мне, я напоминать ему не стану. Государь знает, что устройство кладбища – мое дело, – запротестовал Николай Иудович.

Тогда я решил разрешить вопрос. Подошедши к государю, я прямо обратился к нему:

– Ваше величество! Завтра я уезжаю в Киев на освящение нового военного кладбища. Может быть, вы признаете возможным разрешить и Николаю Иудовичу отбыть туда же. Он ведь инициатор и устроитель этого кладбища.

– Ну конечно! – ответил государь и, подошедши к Николаю Иудовичу, сказал ему:

– Вам следовало бы вместе с о. Георгием проехать в Киев на освящение кладбища. Вы ничего не имеете против этого?

– Слушаю, ваше величество, – ответил Николай Иудович.

На другой день мы – Николай Иудович и я – в его вагоне отбыли в Киев. Вместе с нами ехал состоявший при Николае Иудовиче полк. Б.С. Стелецкий.

Часов в 10 вечера Николай Иудович улегся спать. А я с полк. Стелецким беседовали за полночь.

Говорили о многом, но у меня ярко запечатлелась одна часть нашей беседы.

– Позвольте мне быть совершенно откровенным с вами, – обратился ко мне полк. Стелецкий.

– Пожалуйста, – ответил я.

– Я вас очень обвиняю в том, что вы не пользуетесь настоящим своим положением и не делаете всего, что могли бы сделать, – начал Стелецкий. – Вы могли бы быть всемогущим. Разве вы не видите, как государь относится к вам. Когда он выходит к завтраку, он ищет глазами прежде всего вас, он к вам всегда исключительно внимателен, он не отказал бы вам ни в какой просьбе.

– Царское внимание и помощь мне в делах моей службы я глубоко ценю и никогда их не забуду. Но эксплуатировать царское внимание и мешаться в дела чужие я не могу, – ответил я.

На другой день мы присутствовали на освящении, которое совершал еп. Василий, ректор Академии. Я сослужил ему и приветствовал речью прибывшую на торжество императрицу Марию Федоровну.

В конце августа слетел с своего поста обер-прокурор Св. Синода А.И. Волжин.

Честный, прямой и благородный, он, как мы видели, не пошел по пути компромиссов и этим сразу восстановил против себя «Царское». Что он отказался от знакомства со «старцем» и уклонился от визита Вырубовой, уже одного этого там не могли простить ему. Но он, кроме того, вел борьбу не на жизнь, а на смерть с митрополитом Питиримом. При поддержке своих верных друзей, как и надо было ожидать, митрополит Питирим победил.