Я стал портным и шил перчатки. Я сшил сотни пар и ни разу не получил ни одной копейки за свою работу. Более того, оказалось, что моя работа не устраивает некоего русского из числа заключенных, который, тем не менее, занимал небольшую ответственную должность. Он сказал, что я должен явиться к начальнику лагеря. Поскольку вы никогда не можете заранее знать, когда вы вернетесь обратно из подобного путешествия, я, полагая, что меня отправят в штрафной изолятор, надел свой стеганый ватник. Начальник начал на меня кричать, что я ужасно ленив, плохо работаю и к тому же некачественно. Я ему ответил, что бригадир весьма доволен моей работой. Тот человек, который на меня пожаловался, не посоветовался с ним перед тем, как выдвигать свои обвинения. Я попросил, чтобы он предстал передо мной и повторил свои претензии. Конечно, это был обычный метод, используемый администрацией лагеря для того, чтобы настраивать одних заключенных против других. Ответственного заключенного так и не вызвали. Начальник лагеря спросил меня, сколько часов я работаю каждый день, а я ответил, что работаю по четыре часа, как мне и предписал врач. Он придерживался того мнения, что я могу работать и по восемь часов, поскольку пошив перчаток это и не работа вовсе. Мой ответ был простым и ясным: «Мне предписано работать по четыре часа каждый день, и я не собираюсь работать больше. Для меня это и так более чем достаточно». Его ответ также был кратким. Я должен посидеть в штрафном изоляторе в течение последующих пяти дней и как следует подумать о том, буду ли я работать по восемь часов в день. На этом наша дискуссия и закончилась. Вызвали охранника, он и запер меня в штрафном изоляторе, который представлял из себя обычный подвал с голыми бетонными стенами, размером примерно 1,2 на 1,8 метра. Поскольку у меня нет одной ноги, мне дали стул, на котором можно было сидеть. Все остальные сидели на холодном полу. Ночью можно лечь на нары.

Некоторое время я сидел в подвале один. Вскоре ко мне присоединились некоторые мои товарищи, доктора Редер и Реманн, которых начальник лагеря также отчитал за плохую работу. Вскоре нас там собралось семеро. Начальник никогда не допускал того, чтобы штрафной изолятор пустовал.

По ночам в этом бетонном мешке становилось невероятно холодно. Тепла от одной печи вполне хватало бы на две подвальных камеры, но недоставало топлива, чтобы ее как следует растопить. В первое утро охранник попросил меня написать в тетради причину, по которой я здесь оказался. Я отказался, заметив, что не знаю, почему я здесь нахожусь, если только не считать это прихотью начальника. Писать что-либо не имело никакого смысла, поскольку каждое слово могло быть истолковано превратно. На третий день охранник принес регистрационную тетрадь, в которой рукой самого начальника было написано: «Лень и плохая работа». Я назвал эти обвинения наглой ложью, но охранник не обратил на это никакого внимания. Тюрьма поглотила меня в своем чреве. Пришлось терпеть пять дней.

В этом лагере кормили ничуть не лучше, чем в других, в которых мне доводилось пребывать ранее. Порции рассчитывались таким образом, чтобы не позволить человеку умереть. Легко представить, что бы с нами было, если бы мы не получали посылки из дому. Уже много говорилось о помощи, поступавшей из Германии, но я хотел бы добавить, что эти посылки имели для нас не просто материальную ценность. Они укрепляли наш дух. Они являлись зримым свидетельством того, что о нас не забыли и о нас заботятся не только наши близкие, но еще и многие общественные организации в Германии.

Я вынужден признать, что обыски заключенных являются обычным делом и, вероятно, без них нельзя обойтись, но то, что иногда происходило с предназначавшимися нам посылками, собранными с такой любовью и заботой, как только они доходили до России, заставляло пылать наши лица гневом. Поначалу мы думали, что контролеры просто проявляли любопытство к новым вещам, которые они ранее никогда не видели. Часто красочная упаковка привлекает больше внимания, чем само содержимое, но постепенно у нас сложилось впечатление, что они действуют на основании неких специальных инструкций. Вещи приводились в негодность и могли быть разорваны на клочки или перемешаны так, что в дальнейшем пользоваться ими было уже невозможно. Естественно, русские хотели знать, как такие посылки отправлялись из голодающей Германии, кроме того, по ним они судили о положении дел в тех частях Германии, которые не входили в советскую зону оккупации. Часто они утверждали, что посылки нам отправляли американцы, которые хотели «использовать нас как военных преступников в грядущей войне».

Непонятно, кто мог сказать охранникам, которые традиционно опустошали наши посылки на 1-е Мая и к годовщине Октябрьской революции, такую глупость, поскольку у них зачастую не было времени выяснять, как и почему эти невероятные богатства, которые они находили среди принадлежавших нам вещей, попали к нам. Другое дело были русские, которые общались с нами на протяжении многих лет, вступая по тем или иным поводам в близкие контакты. Постепенно они поняли, что это наши семьи, наши друзья и просто наши соотечественники бескорыстно оказывали нам помощь все эти годы. Кроме того, они знали, каким образом мы были осуждены и в каких условиях содержимся в заключении.

Русские офицеры, которые занимались обучением солдат и охранников, всегда были озабочены их настроениями и образом мыслей. Они часто повторяли утверждение, что американские империалисты и мировой капитализм вынашивают преступные замыслы относительно советского народа, и именно по этой причине нас нельзя освободить и отправить домой. Подобная ситуация оставалась без изменений в течение многих лет, причем она усугублялась тем, что предназначавшиеся нам посылки постоянно попадали в руки людей, которым доставляло удовольствие рвать в клочья небольшие книжечки и уничтожать другие личные подарки, выбрасывая их в мусор. Однако необходимо отметить, что как в этом лагере, так и в других было много русских, которые украдкой и без лишних вопросов передавали то лакомый кусочек, то цветок, а то просто привет тому, кому они предназначались.

Русским все надо было знать – особенно о тех вещах в наших посылках, назначение которых они не понимали. Однажды одному из заключенных в посылке прислали кокосовый орех. Ни один из трех присутствовавших при досмотре советских офицеров ни разу в своей жизни не видел кокосового ореха. Они трясли его и прислушивались к бульканью жидкости, которая находилась внутри него. Ага! Они пригласили лагерного плотника, чтобы он с помощью дрели просверлил в орехе дырочку. Жидкость вытекла. Что было делать? «Это просто консервы!» Один из русских офицеров поспешил уверить в этом других и сказал: «Да, у нас тоже есть такие консервы. Их делают в Ленинграде!» Все трое не могли понять, почему немцы так смеются. По их мнению, они с честью вышли из сложной ситуации. В другой раз они решили, что это просто хитрый способ, используемый немцами для того, чтобы тайком пересылать своим близким виски. Когда кокосовое молочко оказалось на самом деле не водкой, они были крайне удивлены. Они не могли понять, что это «приспособление» является фруктом или орехом, до тех пор пока немецкий доктор не принес медицинскую книгу на русском языке, в которой описывался кокосовый орех и объяснялись его свойства. Согласно одному из утверждений русских в России даже есть завод, на котором производят бананы!