Кити хотелось рассказать матери их секрет, обрадовать тем, что Татьяна и Сократ живы и у них все хорошо. Но Константин Дмитрич велел жене держать язык за зубами — он опасался, что эта тайна начнет путешествовать от княгини к Долли, от Долли к Степану Аркадьевичу, который, как чувствовал Левин, вряд ли удержал бы при себе этот секрет.

Нынче вечером ждали с Грава Облонского, и старый князь писал, что, может быть, и он приедет.

— Попомните мое слово: Alexandre не приедет, — сказала старая княгиня.

— И я знаю отчего, — продолжала княгиня, — он говорит, что молодых надо оставлять одних на первое время.

— Да папа и так нас оставил. Мы его не видали, — сказала Кити. — И какие же мы молодые? Мы уже такие старые.

— Только если он не приедет, и я прощусь с вами, дети, — грустно вздохнув, сказала княгиня.

— Ну, что вам, мама! — напали на нее обе дочери.

— Ты подумай, ему-то каково? Ведь теперь…

И вдруг совершенно неожиданно голос старой княгини задрожал. Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», — сказали они этим взглядом. Ей было мучительно грустно и за себя и за мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и ее любимого робота-компаньона забрали в известный день; гнездо семейное опустело.

В середине их разговора в аллее послышался гул двигателя и звук колес по щебню. Не успела еще Долли встать, чтоб идти навстречу мужу, как внизу, из окна комнаты, в которой учился Гриша, выскочил Левин и ссадил Гришу.

— Это Стива! — из-под балкона крикнул Левин. — Мы кончили, Долли, не бойся! — прибавил он и, как мальчик, пустился бежать навстречу экипажу.

— Is, еа, id, ejus, ejus, ejus, — кричал Гриша, подпрыгивая по аллее.

— И еще кто-то. Верно, папа! — прокричал Левин, остановившись у входа в аллею. — Кити, не ходи по крутой лестнице, а кругом.

Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя.

Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке с длинными концами лент позади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких, — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.

Нисколько не смущенный тем разочарованием, которое он произвел, заменив собою старого князя, Весловский весело поздоровался с Левиным, напоминая прежнее знакомство, и, подхватив в коляску Гришу, перенес его через пойнтера, которого вез с собой Степан Аркадьич (щенок предназначался Грише, который был ужасно расстроен известием, что теперь после наступления совершеннолетия он не получит в подарок собственного робота-компаньона).

Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.

— А мы cousins с вашею женой, да и старые знакомые, — сказал Васенька, опять крепко-крепко пожимая руку Левина.

— Ну что, как нынче проходит Охоться-и-Будь-Жертвой? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие.

Константин Дмитрич, за минуту тому назад бывший в самом веселом расположении духа, теперь мрачно смотрел на всех, и все ему не нравилось. Он вспомнил о Сократе, который, возможно, сейчас ржавел в холодной воде одной из провинциальных речушек.

«Как могло так случиться, что этот напыщенный выскочка находится сейчас здесь, среди нас, — думал Левин, глядя на нелепого Весловского, — в то время как мой любимый робот-компаньон гниет где-то далеко, вместо того чтобы быть рядом со мной».

«Кого он вчера целовал этими губами?» — думал он, глядя на нежности Степана Аркадьича с женой. Он посмотрел на Долли, и она тоже не понравилась ему. «Ведь она не верит его любви. Так чему же она так рада? Отвратительно!»

Он посмотрел на княгиню, которая так мила была ему минуту тому назад, и ему не понравилась та манера, с которою она, как к себе в дом, приветствовала этого Васеньку с его лентами.

И противнее всех была Кити тем, как она поддалась тому тону веселья, с которым этот господин, как на праздник для себя и для всех, смотрел на свой приезд в деревню, и в особенности неприятна была тою особенною улыбкой, которою она отвечала на его улыбки.

Шумно разговаривая, все пошли в дом; но как только все уселись, Левин повернулся и вышел.

Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им там все праздник, — думал он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».

Обычно человек, более всего страшащийся того, что смерть обрушится на него сверху, становится уязвим для смерти, притаившейся под ногами. Так случилось и с Левиным. Раздраженный произошедшей дома сценой, он шел знакомой лесной тропкой к грозниевой шахте, неотрывно глядя на деревья; такая предосторожность помогла бы ему вовремя заметить отвратительных пришельцев, если бы они вдруг полезли из-за тонких стволов осин.

Вдруг земля под ногами разверзлась — из норы выбросило огромного извивающегося червя. Сегментированная чешуйчатая машина смерти поползла по направлению к Левину, издавая при этом зловещее «тика-тика-тика». Константин Дмитрич ахнул и присел, пытаясь оценить размер чудовища. В последний раз вместе с Сократом они встретились с червяком, сравнимым по комплекции с гиппопотамом, но этот новый экземпляр был в длину никак не меньше слона и почти вполовину его роста.

Быстро повернув мощную голову, извивающееся чудовище, покрытое металлическими пластинами, сбило Левина с ног; из норы вылезло еще больше бесконечного тела, словно Грав, выруливающий из тоннеля. Левин, теперь опрокинутый на спину, решительно занес над собой крепкую прогулочную трость из дуба и хорошенько ударил ею по безглазой морде червяка. Монстр отшатнулся, из слюнявого рта побежала слизь цвета охры, а оглушительное, словно барабанная дробь, «тика-тика-тика», неслось откуда-то… А и правда, откуда?

«Наверное, где-то посередине тела прилажено устройство типа Речесинтезатора», — подумал Левин. Тяжело дыша и чувствуя пульсирующую в висках кровь, он вскочил на ноги и, пятясь, изготовился ударить червяка вытянутой тростью, чуть только зверь двинется на него. Однако монстр, к удивлению Левина, не пополз дальше. Он замер, поводя туда и обратно подрагивавшей головой, словно бы ища что-то. Левину показалось, что под полупрозрачным серым покрытием его мерцали какие-то зеленоватые лампочки — уж не датчики ли, исследующие ландшафт?