— Привет.

Робин села на табурет рядом с ним. Она была одета иначе. Волосы собраны в хвост, вместо наряда уличной шлюхи — джинсы и футболка.

— Привет, — откликнулся он. — Отработала?

— Да, — сказала она и помахала официантке.

В ней изменилось что-то еще, но Джону никак не удавалось уловить, что именно. Это не имело отношения к ее одежде или отсутствию килограммов макияжа на лице. Если бы он знал ее лучше, он понял бы, что она нервничает.

— Ты никогда не думал, что ненавидишь свою работу? — спросила она. — Что, может, тебе нужно просто сбежать и никогда не оглядываться назад?

Он улыбнулся. Он рассматривал идею бегства из дома все время, пока находился в «Коустел».

— Ты в порядке?

Она кивнула и насмешливо улыбнулась.

— Ты что, преследуешь меня? Сначала больница, теперь здесь.

Джон огляделся по сторонам.

— А ты что, выкупила это место?

— Я всегда здесь завтракаю.

— Тогда извини, — сказал он. — Мне просто показалось, что это неплохое местечко, чтобы посидеть немного. — В кои-то веки у него в кармане появились деньги, и ему хотелось побаловать себя.

— Я солгала тебе, — сказала она.

— Насчет чего?

— Насчет первого поцелуя, — ответила она. — Это было не с лучшим другом моего младшего брата.

Джон постарался перевести услышанное в шутку, хотя чувства его были задеты.

— Только не говори, что это был сам твой младший брат.

Она улыбнулась и налила в свой кофе немного сливок.

— Мои родители были наркоманами на таблетках, — сказала она. — По крайней мере моя мать и тот кадр, с которым она трахалась. — Робин взяла ложечку. — Государство забрало меня от них, когда я была совсем ребенком.

Джон не знал, что сказать.

— Мне очень жаль слышать это, — наконец произнес он.

— Да уж, — сказала она. — И некоторое время меня носило по приемным семьям. Я встречала кучу приемных отцов, которые были очень рады тому, что под их крышей живет маленькая девочка.

Джон молча смотрел, как она размешивает кофе. У нее были очень маленькие руки. И почему женские руки намного более привлекательны, чем мужские?

— А как насчет тебя? — спросила она. — Ты тоже из неблагополучной семьи?

Она произнесла эти слова с некоторым сарказмом. Джон встречал немало опасных преступников, которые утверждали, что оказались жертвами обстоятельств, что именно неполноценные семьи толкнули их на путь преступлений. Послушать их, так у них просто не было выбора.

— Нет, — сказал он. — Я из идеальной семьи. Прекрасная мать — красивая, чудесно готовит, воспитатель отряда скаутов. Несколько сдержанный отец, но каждый вечер он был дома и интересовался тем, что я делаю.

Джон подумал о сестре. Она, вероятно, сейчас висит на телефоне и пытается сотворить чудо. Он не знал, поступит ли тетя Лидия честно, но понимал, что может прожить остаток жизни с миром в душе, зная, что впервые за двадцать лет Джойс ему поверила.

Робин дважды ударила ложечкой по краю своей чашки, потом положила ее на стойку.

— Итак, что же произошло с тобой, Джон? Как ты попал в тюрьму?

Он пожал плечами.

— Плохая компания.

Она рассмеялась, хотя явно не считала это забавным.

— Полагаю, ты был невиновен?

Она уже спрашивала его об этом два дня назад в больнице, и он дал ей стандартный ответ:

— В тюрьме все виновны.

Робин молчала, глядя в зеркало позади стойки.

— Ладно, — сказал он, желая поменять тему. — Так с кем же был твой первый поцелуй?

— Мой первый настоящий поцелуй? — переспросила она. — Первый парень, с которым я целовалась, потому что действительно хотела его поцеловать? — Она, похоже, задумалась. — Я познакомилась с ним в детском доме, — наконец сказала она. — Мы были вместе двадцать пять лет.

Джон подул на свой кофе и отхлебнул.

— Долго.

— Да, весьма. — Она снова взяла ложечку. — Я много изменяла ему.

Джон поперхнулся.

Она улыбнулась, но скорее не ему, а самой себе.

— Мы расстались два года назад.

— Почему?

— Потому что, когда так долго кого-то знаешь, когда растешь вместе с кем-то, ты слишком… — Она запнулась, подбирая нужное слово. — Оголен, — наконец решила она. — Слишком уязвим. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне. Так нельзя любить человека по-настоящему. Я хотела сказать, любить его, конечно, можно — он как будто часть меня, часть моего сердца, — но с ним нельзя быть такой, какой тебе хочется. Нельзя любить его как любимого. — Она пожала плечами. — Если бы я действительно заботилась о нем, я бы бросила его, чтобы он мог жить своей жизнью.

Джон не знал точно, что на это сказать.

— Он был бы сумасшедшим, если бы отпустил тебя.

— Ну, в этой истории учитывается не только моя точка зрения, — призналась она. — Могу сказать, что я настоящая стерва, если ты сам этого еще не заметил. А что насчет тебя?

— Меня? — вздрогнув от неожиданности, переспросил Джон.

— Есть у тебя подружка?

Он засмеялся.

— Ты шутишь? Я сел, когда мне было шестнадцать. Единственная женщина, которую я видел, была моя мать.

— А как же насчет… — Она умолкла. — Ты ведь был мальчишкой, верно? Когда попал в тюрьму?

Джон почувствовал, как у него сами собой сжимаются челюсти. Он кивнул, не глядя на нее и стараясь прогнать из головы воспоминания о Зебре, об этих черно-белых зубах, о его руках, давящих на его затылок.

Если она что-то и заметила, то виду не подала. Вместо этого она подула на свой кофе и наконец сделала первый глоток.

— Черт, он остыл.

Джон подал знак официантке.

— Как вам у нас? — спросила та.

— Хорошо, спасибо, — ответил Джон, позволив подлить в свою чашку еще кофе.

Он не привык к такому количеству кофеина по утрам, и руки у него вспотели. Или, возможно, он просто нервничал из-за того, что здесь была Робин. Она разговаривала с ним так, будто они хорошо знали друг друга. Джон не мог вспомнить, было ли в его жизни такое время, когда он вел с кем-то такой разговор.

— Дайте мне знать, если что-нибудь понадобится, — сказала официантка.

Робин подождала, пока она отошла, и спросила:

— Итак, Джон, чем же ты занимался, после того как вышел на волю?

— Воссоединялся со своей семьей, — ответил он, а потом не удержался и добавил: — Я искал своего кузена. Есть кое-что, о чем нам с ним нужно потолковать.