И лишь одно оставалось как прежде – продолжал работать водопровод, без перерывов подавая воду в городские бассейны на площадях, в жилые дома и бани. Люди испытывали нехватку во всем насущном, кроме чистой питьевой воды. Никто не подметил этой странности, никто не придал значения тому факту, что когда забастовали рабочие заводов и фабрик, хлебопеки, ломовые извозчики, банковские чиновники и прочие, служащие Московского водопровода продолжали работать, как и при «царском режиме».

– Почему солидарность с пролетариатом не поддерживаете? – спрашивали служащих Алексеевской водокачки очумевшие от безделья и свободы соседи-фабричные.

– Дед не велел бастовать. Говорит, людям и так теперь худо, а без воды и совсем осатанеют.

Дед – прозвище, которым все, служившие на Московском водопроводе за глаза называли своего главного инженера и главного механика Владимира Васильевича Ольденборгера. Никто не помнил, кто наградил пятидесятилетнего бородача этим именем, но все были уверены, что оно крепко пристало к нему за его доброту и заботу о подчиненных.

Ольденборгер окончил математический факультет Московского университета, затем Высшее техническое училище (ныне МГТУ имени Н.Э. Баумана). Умолчав о своих двух высших образованиях, он поступил слесарем на Московскую электрическую станцию. Обучившись инженерному делу не только в теории, но и на практике, он с 1894 года навсегда связал свою жизнь с Московским водопроводом. Занимался Ольденборгер, на взгляд ленивого обывателя, скучной, однообразной работой: проектировал и устанавливал новые котлы, паровые машины, насосы, очистительные сооружения, нефтяные резервуары. Построил поселок для своих служащих…

«За все двадцать восемь лет службы на водопроводе, – вспоминал машинист А. Тимофеев, – он не знал праздников, работал неограниченное время, вообще относился к делу и к нам, рабочим, с любовью».

«Талант его был крайне разнообразен, – вспоминал инженер А. Кондрашев, – он всюду вносил что-то новое, оригинальное. Будучи главным механиком водопровода, Владимир Васильевич, в сущности, был и главным механиком всего бывшего Московского городского общественного управления. Так, в его ведении находилось оборудование городских рынков весами, оборудование отдела благоустройства автомобилями для поливки улиц, ему была поручена выработка основных заданий, приемка и испытание насосов и принадлежностей для городской пожарной команды, и он привлекался в качестве консультанта при решении вопросов о новых механических установках во всех городских предприятиях».

«В товарищеском кружке городских инженеров, – вспоминал инженер Н. Трофимов, – существовало одно ходячее выражение: “Поднимать Иверскую”. Это обозначало, что есть какой-то очень сложный вопрос и что к решению его необходимо привлечь Владимира Васильевича. Это было выражение очень меткое в двух отношениях: как Иверская икона нарасхват приглашалась верующими православными, как трудно бывало добиться ее посещения, также нарасхват брался и Владимир Васильевич, и также трудно иногда бывало его дождаться. Как Иверская несла верующим утешение от скорбей и исцеление от недугов душевных, так Владимир Васильевич нес товарищам-техникам дельный совет и исцеление от волновавших их сомнений».

Вид на Кремль. Хороша видна арка, через которую Неглинка впадала в Москву-реку

«Господа» не оставляют своего следа на земле – лишь банковский счет или долги. Ольденборгер оставил замечательный след в истории Москвы – бесперебойное снабжение города чистой водой, которой и в спокойные, и в лихие времена мог на равных пользоваться и князь, и комиссар, и простолюдин. Когда в 1921 году из-за травли советскими полуграмотными чиновниками он покончил жизнь самоубийством, сослуживцы похоронили своего Деда на Алексеевской водокачке, против окон Главного машинного здания и ремонтных мастерских. Ольденборгер и после смерти был нужен им на своем рабочем месте.

Письмо жандармского офицера родственнику от 18 декабря 1905 года:

Дорогой Саша!

Спасибо тебе за письмо. Все-таки теперь видно, что ты жив, здоров и особенного ничего не случилось. Отвечаю тебе при странных обстоятельствах.

Сижу вторые сутки на станции Клин, имею в своем распоряжении местных жандармов и должен ловить бегущих из Москвы революционеров. Осуществлению этого предприятия должны помогать филеры нашего отдела, снующие с каждым поездом между Москвою и Клином. Миссия странная.

Между прочим, то, что революционеры в предвидении арестов после неудавшегося восстания должны убегать, идея Дубасова[16], который приказал командировать в Клин офицера. Послали меня.

Страшное, беспримерное и более чем тяжелое время пережили мы в Москве. 7-го была объявлена забастовка, 8-го она была осуществлена при помощи терроризирования владельцев предприятий и магазинов. А 9-го началось вооруженное восстание. Как оно началось, сколько было самых выдающихся, бьющим по нервам случаев, этого сказать и описать нельзя. Короче, я до девяти вечера и не подозревал, чтобы толпа, хотя и организованная, могла бы оказывать сопротивление войскам, да еще артиллерии. Я никак не думал, что они могли проявить столько активности, которая при выработанном плане и зверской жестокости, с которой он приводился в исполнение, могла бы быть роковой для Москвы, если бы они были немного более осведомлены… Каждый раз нас спасало преувеличенное их представление о нашей организации и наших силах.

Федор Васильевич Дубасов (1845–1912)

Итак, для меня лично первым днем явного вооруженного восстания явилось 9 декабря. В этот день было получено известие, что мятежниками занято реальное училище Фидлера в его доме в Лобковском переулке[17] и они предполагают двинуться оттуда на взятие Думы и прочее, что, вероятно, известно тебе из газет. Решено было, конечно, не допустить этого и предложить им оставить здание. Большому наряду полиции был придан военный отряд из трех родов оружия под общим командованием Сумского полка ротмистра Рахманинова. Я с Петерсоном прибыл из отделения к дому Фидлера около одиннадцати часов вечера, когда приставом велись уже переговоры с осажденными. По Лобковскому и Мыльникову переулкам были расположены войска…