Охту, которая тогда представляла собой унылую, пустынную местность. Скоро показалось кладбище.

– К воротам подъезжать? – спросил Шереметьевский Иванова, всю дорогу не проронившего ни одного слова.

– Можно и не к воротам, а объехать кругом.

– Где же вы зарыли бумаги убитой?

– Там… далеко… около седьмого разряда, – бесстрастно ответил Иванов.

Однако Шереметьевский высадился у кладбищенских ворот.

Угрюмый заспанный сторож с удивлением поглядел на приехавших.

– Вам чего, собственно? – начал он. – Ворота закрыты, батюшка и весь причт[12] спит.

– Не разговаривай, любезный, а немедленно отпирай! – внушительно прикрикнул Шереметьевский. – Не видишь, по важному делу с полицией приехали?

Сторож бросился открывать ворота. С тихим протяжным стоном раскрылись железные кладбищенские ворота, и они вчетвером вошли на кладбище.

Оно было безмолвно и торжественно спокойно, это царство смерти. Ни звука, ни шороха. Сквозь оголенные деревья виднелись бесчисленные ряды памятников и крестов, перед которыми, точно таинственные блуждающие огни, робко светились там и сям огни лампад. Иванов, окруженный надзирателями Иониным и Переловичем, шел быстрой, нервной походкой.

Шереметьевский шел сзади, зорко вглядываясь в окружающую тьму. «Солгал он или нет? – проносилось у него в голове. – Но какая цель лгать? Надеяться на бегство – ребяческая мечта. Не полагал же он, что с ним на это глухое кладбище отправится только один человек?»

А Иванов шел все дальше и дальше. Начались уже одни сплошные кресты, памятников совсем не было. «Покой бедняков… Судя по тому, что он сказал, что зарыл деньги в седьмом разряде, он идет, кажется, верно», – думал Шереметьевский.

Наконец Иванов остановился.

– Кажется, здесь… Погодите, я осмотрюсь. – сказал он.

Он внимательно стал вглядываться. Шереметьевский, вспомнив о фонаре, быстро зажег его и подал преступнику:

– С огнем скорей увидите.

Иванов, подойдя к осине, отмерил от нее пять шагов и, показывая на промежуток между покосившейся, осевшей могилой с подгнившим крестом и забором, сказал:

– Здесь.

– Вы сами отроете или это сделать нам? – спросил Шереметьевский, принимая от Ионина небольшой лом и лопату.

– Давайте… сам. – И он принялся уверенно копать землю лопатой.

Странное зрелище представляла собою эта молчаливая группа людей. Точно могильщики, роющие «богатую» могилу.

Шереметьевский, освещая фонарем место, где рыл Иванов, жадно следил за каждым движением преступника.

– Нате, берите… вот… – тихо промолвил тот.

Шереметьевский нагнулся и взял из ямы узелок.

– Ну, голубчик? – быстро спросил я, лишь только Шереметьевский вошел в три часа ночи в мой кабинет.

– Вот, ваше превосходительство, – ответил он, подавая мне узелок.

Я развязал его. В нем было два свертка. В первом – в газетной окровавленной бумаге кожаный бумажник, в котором оказались: два билета городского кредитного общества по 1000 рублей, один билет того же общества в 500 рублей, два билета Государственного банка 5-го выпуска (один в 1000 рублей, другой – в 100 рублей), четыре билета первого внутреннего выигрышного займа и облигация пароходного общества «Самолет» в 250 рублей. Во втором свертке из синей разорванной бумаги с написанной на ней фамилией «Миклухо-Маклай» и перевязанном крестообразно синей тесемкой оказались: 8 билетов Государственного банка выпуска 1860 года по 100 рублей каждый, причем один из них запачкан кровью, и 35 билетов Кредитного общества по 100 рублей.

Михаил Иванов объяснил, что все эти ценности он не считал, а зарыл их на кладбище 20 апреля, в два часа дня.

Следствие, ввиду особой важности преступления, было проведено быстро и энергично. Однако ничего нового оно не дало. Иванов теперь упорно стоял на том, что убийство Миклухо-Маклай совершил он один, и заявлял, что другие задержанные ни в чем не виноваты. Он оговорил их облыжно[13].

Следствие, ввиду особой важности преступления, было проведено быстро и энергично. Однако ничего нового оно не дало. Иванов теперь упорно стоял на том, что убийство Миклухо-Маклай совершил он один, и заявлял, что другие задержанные ни в чем не виноваты. Он оговорил их облыжно.

Находясь в Казанской части, он покушался на самоубийство или бегство – понять довольно трудно. По показаниям полицейских надзирателей Кохановского и Морозова, дело было так.

Порученный их наблюдению арестант Иванов сидел у стола, возле окна, на стуле. У противоположного конца стола сидел Морозов, а дальше, в нескольких шагах, – Кохановский. Вдруг Иванов вскочил на стул, дернул рукой за окно, которое отворилось, и быстро высунулся из окна. В эту секунду Морозов бросился к Иванову и схватил его за ногу, но Иванов сильно оттолкнул Морозова. Морозов от удара отлетел от преступника и упал на Кохановского.

Воспользовавшись замешательством, Иванов бросился из окна, с высоты 14 аршин[14], но упал на разостланные во дворе тюфяки нижних чинов пожарной команды, где и был схвачен быстро сбежавшими по лестнице Кохановским и Морозовым.

Сейчас же его перенесли в приемный покой Казанской части, где первую помощь оказал ему врач Бенуа, по заключению которого Иванов получил ушибы таза и головы. Оттуда он был отправлен в тюремный госпиталь, где пролечился несколько месяцев.

Окружным судом Михаил Иванов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

Иван Путилин

Очерк некоторых видов воровства в Петербурге

От первого редактора (1904 г.)

Среди многих материалов, оставшихся после покойного И. Д. Путилина, есть весьма интересная тетрадь, озаглавленная «Общий очерк воровства и мошенничества в Петербурге». Судя по заглавию, автор задался довольно большой задачей – изложить результаты и итоги своих долголетних наблюдений над этой стороной жизни нашей обширной Северной столицы. «Очерк» обещал быть весьма, весьма пространным и должен был охватить все стороны преступного мира и деятельность по возможности всех – разного вида, сорта и оттенка – воров и мошенников столицы.

Нечего и говорить, как интересна и как поучительна была бы подобного рода работа, если бы покойному Ивану Дмитриевичу удалось довести ее до конца. Многолетнее изучение преступных элементов столицы, понимание всех тонкостей психологии этой своеобразной среды и вдумчивость Ивану Дмитриевичу служили порукой тому, что предполагаемый «Общий очерк» дал бы многое для изучения и борьбы с темными силами повседневной жизни, которые копошатся где-то там, «на дне», и проявляют себя то здесь, то там всплывающими преступлениями… К сожалению, однако, «Общий очерк» не был окончен.

Сохранились только наброски некоторых, наиболее, так сказать, распространенных «видов» воровства и мошенничества да опыт словаря воровского («байкового») языка или, вернее, жаргона. Тем не менее и то, что есть, представляет несомненный интерес и значение. Здесь заложены элементарные основы для изучения преступного мира. И если вместе с развитием и усложнениями жизни «развилась и усовершенствовалась», быть может, преступная деятельность разных воровских шаек, то все же общие основания их те же, что были