– Я не хочу жить, – сказала она. – Я не буду жить.

– Ну что ты! – заволновался я, но Ольга меня оборвала.

– Уходи! – сказала она.

Перевела взгляд на потолок. «Если это правда, я уйду», – сказала она мне совсем недавно, как раз перед тем, как погиб ее муж. Ей уже сообщили про Бояркова.

– Ты знаешь об Антоне?

– Да, – ответила Ольга односложно.

– Извините, – подал голос доктор.

Пора уходить. Я поднялся.

– Приду завтра, – пообещал я Ольге.

– Не надо.

Я склонился и поцеловал ее. Кожа была прохладной. Ольга как будто удалялась от меня, становилась чужой. Я вышел из палаты. Доктор закрыл дверь, загремел ключами.

– Переведите ее из этого карцера, – попросил я. – Иначе она сойдет с ума.

– Нельзя.

– Почему?

Он посмотрел на меня профессиональным взглядом врача – взглядом человека, который знает больше, чем может сказать.

– Вы же видите, в каком она состоянии, – сказал он со значением.

– Думаете, может повторить попытку?

– Она непременно ее повторит. Сразу, как только доберется до какого-нибудь острого предмета. Тяга к самоубийству у нее прямо маниакальная. Это болезнь, поймите.

– И вы ее лечите?

– Да.

Они не приводили ее в чувство после первой попытки самоубийства. Они пытались предотвратить новые.

– Значит, она еще побудет у вас?

– И довольно долго.

– Вы говорили с ней?

– О чем? – не понял доктор.

– Почему она это сделала.

– Неприятности, – ответил он коротко.

– Неприятности – вообще? А не какие-то конкретные?

– Иногда в жизни человека начинается черная полоса. Ничего радостного, накапливаются одни отрицательные эмоции. Дальше дело известное. Депрессия, состояние непрерывно ухудшается, выхода не видно, и заканчивается все нервным срывом.

– Попытка самоубийства?

– Например. Хотя это вовсе не обязательно.

Я догадывался о причинах. Ольга держалась до тех пор, пока не верила, что ее муж был способен убить Жихарева. Стоило ей поверить, и она сломалась. Я уже знал, что она пыталась покончить с собой утром того дня, когда я в последний раз ее видел. Мы распрощались, я отдал ей ключи от своей квартиры, и Ольга поехала на работу. До начала занятий оставалось минут пятнадцать. Ольга заперлась в туалетной кабинке и полоснула себя лезвием по венам. Кровь брызнула на кафельный пол, а дверцы кабинок были приподняты над уровнем пола, и кто-то ту кровь увидел. Только это Ольгу и спасло.

Вот этот час – от нашего с ней прощания до брызнувшей на пол крови – все для Ольги решил. В этот час она и поверила. Сопоставила что-то такое, что знала только она, и пришла к заключению: ее муж не мог не быть виноватым. И с этой мыслью ее душа жить не могла.

* * *

Демин разговаривал с женщиной, которую я видел впервые в жизни. Светлана пристроилась в уголке. Когда я вошел, женщина посмотрела на меня и всплеснула руками:

– Ой, вы! Ну прям как в телевизоре! Только вовсе не похожи!

– Логично, – признал я.

– Нет, правда! Вы не обижайтесь, я по-нашему, по-простому. Лицо у вас…

Она взяла себя за щеки и оттянула вниз. Да, лицо у меня, должно быть, мерзкое. Уже успело зажить, но следы побоев еще просматривались.

– Автокатастрофа, – не стал юлить я. – Было много жертв, я чудом спасся.

– Ой!

– Самое страшное позади. Обошлось небольшой пластической операцией.

– Ну надо же!

Она смотрела на меня с неподдельным сочувствием человека, не привыкшего скрывать свои эмоции.

– Это хорошо, что вы пришли, – дала женщина оценку моему появлению. – Я тут с вашим товарищем беседую, а он неподдающийся. Черствый, словом, человек.

Демин заскучал.

– У меня муж. – Голос женщины в мгновение стал плаксивым.

В том, что она сказала, я пока не видел особой трагедии и потому терпеливо ждал продолжения.

– Изводит меня! Все про многоженство талдычит!

Илья демонстративно вздохнул. Наверное, ему не улыбалось повторно выслушивать душераздирающую историю нашей гостьи.

– Я, грит, вторую жену возьму. Как только указ, грит, подпишут…

– Какой указ? – не понял я.

– Ну, про многоженство который.

– А что – готовят такой разве?

– Почем мне знать? Он мне и грит…

Я понял наконец, что означает ее «грит». Говорит.

– Я, грит, присмотрел одну молодку. Так что ты вторую постель готовь. Как только, грит, указ выйдет, я ее тут же в дом и приведу.

– Он шутит, – попытался я внести ясность.

– Хороши шутки! – Моя собеседница смахнула с лица взаправдашнюю слезинку. – Вы ведь его не знаете! Приведет!

– Уверены?

Она, чтобы было доходчивее, перекрестилась. Значит, точно приведет.

– Мы-то тут при чем? – спросил я.

– Ну как же! На всю страну идиота этого надо показать! Чтобы, значит, понимал. Чтоб, в общем, покислее ему жилось.

– Мы ведь не «Фитиль», – попытался я ее вразумить. – И не журнал «Крокодил».

– Вы хуже!

– Неужели? – опешил я.

– Да. Он боится вас!

– Муж?

– Ну! Как ваша передача по телевизору, так он грит: «Ну, блин, не хотел бы я туда попасть». В программу вашу, в общем.

Демин выразительно посмотрел на меня – мол, разобрался с этой красавицей? Гнать ее взашей, и все дела. Но мне ее гнать не хотелось. Что-то в ней было. Вот если бы и муженек ее был такой же непосредственный, как она…

– А вас как зовут?

– Анна Николаевна.

– Где работаете, Анна Николаевна?

– На стройке. Штукатуром. «Каждой семье – отдельную квартиру». Слыхали такое?

– А как же.

– Вот. Стараемся. Мне наш мэр лично руку жал. Вот эту.

Подняла руку, показала. Ей бы быть героиней нашего очередного сюжета – уж для такой женщины я бы сценарий придумал что надо.

– А супруг ваш по какой части?

– По женской.

– В смысле?

– В прямом. У них женская бригада. Восемь баб. А он у них бригадиром.

– А занимаются-то чем?

– Блудом! – прорвало несчастную. – Он же как козел в огороде! Это не мужик, а котяра на колбасной фабрике!