В комплект хранящихся на Верфи модулей входили криогенные баки различных размеров, часть из них была рассчитана на ЖВ (жидкий водород), другая, слегка отличающаяся по конструкции, на ЖК (жидкий кислород). Требуемые баки составили пирамидкой и обернули слоями теплозащиты, а «снизу» присоединили реактивный двигатель. Собственно «Новый Кэйрд» – капля и люди в ней – торчал впереди на ферме, длиной как раз достаточной для того, чтобы маневровые двигатели при включении не повредили все остальное.

Пока строился ЦМА, нужно было также разложить двадцать одну тонну воды на водород и кислород, охладить их до криогенных температур и залить в баки. Некоторое количество готовых ЖВ и ЖК уже хранилось по левую сторону Верфи. Однако этого было недостаточно – иметь дело с такими веществами нелегко, и слишком много про запас старались не делать. Необходимое количество произвел закрепленный на вертикали Верфи морской реактор, запущенный на полную мощность впервые с того момента, как его по частям доставили с мыса Канаверал тяжелыми ракетами. Качая электричество к расщепителям через толстые кабели, он справился с задачей электролиза двадцати одной тонны воды и последующего охлаждения газов как раз за то время, пока шли остальные приготовления.

Количество воды было огромным – около четырнадцати литров в пересчете на каждого из ныне живущих людей. Разумеется, Ковчег использовал воду по замкнутому циклу и пока особого недостатка в ней не испытывал. И тем не менее очень многие содрогнулись от самой идеи забрать столько воды и безвозвратно распылить ее в космосе – в первую очередь речь шла об адептах стратегии «все бросить и бежать».

На это было что возразить, поскольку «Новый Кэйрд» отправлялся за слитком замерзшей воды весом в саму «Иззи», включая и огромный кусок железа, который сейчас соединен со станцией (и останется, если сторонники «дальней поездки» настоят на своем).

Предполагалось, что «Имир» удастся затормозить и привести к «Иззи», запустив его собственный двигатель. Который, конечно, был примитивным, но располагал практически неограниченным запасом энергии от ядерного реактора и огромными запасами топлива в виде льда. Однако эффективность этого стимпанковского мотора по сравнению с настоящим реактивным двигателем была очень низкой. Как следствие, соотношение масс, которое требовалось, чтобы затормозить «Имир», падающий по быстрой эллиптической орбите в гравитационный колодец земного притяжения, и привести его скорость в соответствие со значительно более медленной круговой орбитой «Иззи», равнялось примерно тридцати четырем. Иными словами, девяносто семь процентов льда, который несет «Имир», придется расплавить, превратить в пар и выбросить через импровизированное сопло лишь для того, чтобы снизить скорость. И тем не менее масса оставшихся трех процентов будет такой же, как у «Иззи» и Амальтеи, вместе взятых. Если разложить этот лед на водород и кислород, реактивного топлива хватит для «долгой поездки» до самой Расщелины.

– Не ожидала, что он будет черный, – сказала Дина. Собственный голос звучал в ее ушах, словно произнесенный на другом конце канализационной трубы в милю длиной. Она была почти уверена, что минуту назад теряла сознание. Возможно, еще не успела оклематься.

Маркус откликнулся не сразу. Возможно, тоже вырубился. Возможно, был занят чем-то еще.

– Ядра комет покрыты…

– Чем-то черным и вонючим. Маркус, я вроде как в курсе. Забыл, кто я по профессии?

– Извини. Кровь отлила от мозга.

– Я к тому, что это – лишь кусок, который Шон отколол от Григга-Скьеллерупа. Почему он весь-то покрыт?

– Понятия не имею.

Они рассматривали «Имир» с расстояния в десять километров, постепенно приближаясь. И делали это на экране планшетов, изучая увеличенное изображение с видеокамеры. Вячеслав Дубский, плавающий ближе других к передней части «Нового Кэйрда», приблизился к крохотному иллюминатору и попытался рассмотреть черный осколок на фоне черного неба. То, как он при этом щурился, означало – «Имир» пока слишком далеко для невооруженного глаза.

– Может быть, Шон решил нам посодействовать, – предположила Дина. – В черном покрытии много разных полезностей. Углерод, разумеется. Но также и азот, натрий…

– Микроэлементы, которые понадобятся Облачному Ковчегу, – согласился с ней Маркус.

– Возможно, он отправил роботов соскрести все это с Греки-Скелета и намазать сюда, – продолжала рассуждать Дина.

– Скоро узнаем, – заметил Вячеслав, – он наверняка оставил документ.

– Если мы сейчас промахнемся и погибнем, читать его будет некому, – возразил Маркус, – так что, пожалуйста, прекращаем трепаться. Слава… – и он выпалил фразу на ломаном русском, означающую примерно «давай меняться местами».

Вячеслав ответил на столь же ломаном немецком. Оба прекрасно владели английским, однако взяли манеру для забавы коверкать язык друг друга, делая при этом вид, будто вносят посильный вклад в проект сохранения языкового наследия Старой Земли.

– Остальным пристегнуться, – добавил Маркус.

Двигаясь ловко, как и подобает тому, кто два года провел в космосе, Вячеслав проплыл к корме. Он был из числа ветеранов работы в открытом космосе, прибывших на «Иззи» в А+0.17 с русским рейсом, первым после того, как взорвалась Луна. Во времена скаутов и пионеров он был одним из столпов всего проекта и провел в костюме больше, чем кто бы то ни было, износив в процессе три «Орлана». Сам он тоже при этом несколько поизносился и по сравнению с могучим здоровяком, появившимся два года назад из «Союза» вместе с Болор-Эрден и Рисом, вид имел довольно худой и бледный. Маркус занял его прежнее место у переднего иллюминатора и пристегнулся в пилотском кресле.

За ним располагались в ряд еще три противоперегрузочных кресла, закрепленных на каркасе, пересекавшем поперек всю каплю. Дина болталась сейчас на ремнях в левом из них. Еще несколько минут назад ремни были туго затянуты. С тех пор она к ним не прикасалась. Деформировалось само кресло вместе с каркасом – от того же резкого ускорения, от которого у нее до сих пор кружилась голова. В правом кресле находился Дзиро Судзуки, инженер-ядерщик, принимавший участие в разработке реактора для «Имира». Было непонятно, в сознании ли он – впрочем, это никогда не было понятно. Вячеслав, четвертый член экипажа «Нового Кэйрда», занял сейчас среднее кресло и затянул ремни на груди.

Из плавающего у самого носа Дзиро гамма-спектрометра – современного аналога счетчика Гейгера – ударило резкое стаккато. После этого «инспектр» – так его называли на ломаном русском – вернулся в свой обычный режим случайных потрескиваний.

Радиация постоянно пронизывала «инспектра», как и их тела, случайным образом и в случайные моменты времени. Иногда звуки складывались в небольшой аккорд, и та часть сознания, которой во всем нужно было видеть смысл, подавала сигнал – что-то происходит. Потом звук умолкал и вскоре забывался. Так уж устроены Вселенная и человеческая психика. В космосе радиации намного больше, чем было на Земле, но выжившие к этому привыкли, и Дзиро давно выкрутил ручку чувствительности «инспектра» вниз, чтобы тот постоянно не орал.