Цзы-Гун лишь почтительно склонился в ответ, не зная, что и сказать. Печальный смысл рассказа учителя был слишком уж очевиден. Больше Учитель не сказал ничего, и Цзы-Гун с тяжелым чувством покинул его дом.

С того дня Конфуций опять занедужил, слег в постель и уже не поднимался. Дни напролет тихо лежал он в своей комнате, почти не отвечая на вопросы, все чаще впадая в забытье. В болезненном сне ему виделись залитая светом равнина и полноводная река, искрящаяся солнечными бликами. Легкий ветерок навевает запах свежей травы… Откуда-то доносится простой напев древней песни, которую он маленьким мальчиком слышал в полях вокруг родного города, и эта мелодия наполняет сердце неизъяснимым блаженством… Он подходит к реке, прозрачные струи плещутся под его ногами, он скользит по реке все дальше, все быстрее, быстрее… И уже неудержимо летит в ослепительную белую пустоту необъятного неба. А древняя песнь звучит все громче, все торжественнее…

На похороны Конфуция съехался весь столичный свет. Собравшихся почтил присутствием сам Ай-гун, произнесший прочувствованную речь, в которой заявил, что с уходом почтенного старца он «остался сиротою». Ответное слово взял Цзы-Гун, не упустивший случай применить завещанный учителем принцип «исправления имен». Когда при жизни человека не используют на службе, а после смерти воздают ему чрезвычайные почести, сказал Цзы-Гун, явно намекая на предшествующего оратора, это и называется «нарушением ритуала».

Похоронили учителя там, где он сам незадолго до смерти выбрал место для своей могилы: на берегу небольшой речки, под сенью благородных кипарисов. Кто знает, быть может, в ту минуту, думая о своей судьбе, он вспомнил слова, которые произнес, глядя на эту самую реку:

«Жизнь течет, как эти воды, каждый день и каждую ночь…»

Ведь только тот, кто видит жизнь вечным потоком, понимает, как сходится незапамятное прошлое и неведомое будущее, вечное и вечно новое. И только такому человеку внезапно наступившее молчание Учителя обнажит тайну немолкнущей музыки жизни.

Поистине велик Учитель Кун! Он не совершал подвигов, не облагодетельствовал мир гениальными открытиями, а стал самым почитаемым человеком в Китае. Необычный, невероятный удел Конфуция: устраниться из этого бурлящего мира, чтобы вернуться к людям в неумирающих качествах жизни, в неисчерпаемой силе ее мирного покоя. Сжаться до семени, до первоначального зерна истории, чтобы прорасти древом народной судьбы и преломиться в бесчисленных зеркалах всех частных жизней. Бессмертие Конфуция заключается не в «великих идеях» и даже не в тех или иных чертах общественного уклада китайцев. Хотя Конфуций посвятил себя поиску вечно живого в жизни и мечтал говорить с людьми словами, достойными того, чтобы их «повторяли и впредь», он и сам не знал, какими должны быть эти слова. У него не было готовых формул истины, он учил лишь «следовать обстоятельствам времени». Его правда – это все непреходящее, доподлинно переживаемое, судьбийное в потоке «жизни осознанной и сознательно прожитой».

Конфуций не отделял свое учение от собственной личности и даже обстоятельств своей жизни, прожитой, как непреложная судьба, день за днем и год за годом. Потому и умер он с чувством какой-то смутной тревоги. Ибо как повториться единственному и неповторимому? Как открыться тому, что лишь внутри хранится и переживается? «Никто не узнал меня» – вот его предсмертные слова…

Но спасение приходит там, где опасность. Нет ничего постояннее непостоянства, и неповторимое – и только оно! – не может не повторяться. А внутреннее, будучи недоступным обладанию, не может не ускользать во внешнее. Прозрачное, сияющее, всему и вся разверстое Небо – вот величайшая тайна мироздания…

Мы знаем теперь: правда Конфуция, его глубочайшая интуиция, альфа и омега его мудрости – это творческое поновление жизни, чистое Событие, высвеченное светом кристально ясного сознания и потому переживаемое как безусловно подлинное. Конфуция интересует лишь то, что навеки запечатлевается в памяти, «западает в сердце». Сознательное же событие есть не что иное, как со-бытие, событийность всего живого, момент самопревозмогания, даже самопотери. Такое событие – реальность символическая, и оно является не идеей и сущностью, а телом, которое не имеет внешнего образа, а просто бытийствует. Как нам уже известно, телесность занимает центральное место в Конфуциевом учении сразу по нескольким причинам. Во-первых, тело обладает внутренней глубиной, и ему свойственно скрывать себя. Во-вторых, тело есть среда нашей сообщительности, событийности с миром. В-третьих, тело, будучи прообразом символической реальности, является подлинным вместилищем смысла и воплощением бесконечной осмысленности жизни. Традиция и стала этим необозримо пустотным телом событийности вещей, средой всякого существования. Имя «Конфуций» стало наименованием этого вселенского тела.

Конфуций потому и прослыл Учителем десяти тысяч поколений, что первым стал учить соприсутствию мудрого с каждым человеком в каждый момент его самоосознания. Жизнь Учителя Куна – это бесконечная череда моментов существования, отмеченных печатью «подлинности», а потому одновременно необычайных, исключительных и извечно возобновляемых. Образ Учителя – это только деяние, а точнее сказать, «праздное существование», непреходящее Недеяние, которое предвосхищает все действия и потому обладает неисчерпаемой эффективностью. Но в силу той же логики символического бытия, устанавливающей совпадение сокровенного и очевидного, изначального и завершающего, тело Учителя пребывает в его собственной тени. Недаром именно словом «тень» обозначалась в Китае живая, личностная преемственность поколений: потомки живут в «тени» своих предков, ибо и сама тень есть образ неразрушимого кристалла бытия. Учитель есть таков, каков он в людской памяти. Он есть, другими словами, свое собственное предание, миф своей жизни и в речах своих доносит до нас безмолвие вечного покоя. Вопрос в том, чего мы ищем в его заветах: безмолвия в речах или речь в молчании?

На первых порах предание о Конфуции, а в известном смысле, как мы видели, сама жизнь Учителя Куна, целиком сводилось к живой памяти его учеников. Личное обаяние учителя все еще заслоняло от них его «учение» как некую отвлеченную доктрину. Цзы-Ю, Цзы-Ся и некоторые другие ученики даже захотели объявить своего товарища по школе Ю Жо преемником Конфуция за то, что он «обликом и манерами напоминал Учителя». Правда, Цзэн-цзы воспротивился этой затее, и она не была осуществлена. Но можно не сомневаться в том, что близкие ученики Конфуция еще не отделяли своего наставника от его личности и стремились передать не просто его слова и тем более «идеи», но и весь его, так сказать, духовный образ, всю ту «пластику духа», которая так отчетливо выявлялась в поведении и манерах Конфуция. Одним словом, они все еще жили «в тени Учителя», и притом не только в переносном смысле. Некоторые из них сочли своим долгом обосноваться рядом с могилой Учителя и там обучать своих учеников. На том месте вскоре выросла целая слобода. А по мере разрастания школы усиливалось ее общественное и политическое влияние. Немало учеников Конфуция уже находились на постах при дворах разных царств. Предание гласит, что после смерти Учителя Куна семьдесят лучших его учеников «рассеялись по свету и сблизились с правителями многих уделов. Самые выдающиеся среди них стали наставниками или советниками государей. Менее способные стали друзьями или учителями служилых людей, были и такие, которые стали жить в уединении и более не показывались в свете».