— Так кончится к вечеру дождь или нет? — опять спросил Зябликов, подталкивая Шахматиста к окну.

— Я думаю, кончится, — подхватил Журналист. — А вы как считаете, Алла?..

— Рассказывай! — припер Майор Шахматиста к раме. — Кто дал тебе эту штуку?

— Не знаю, он не представился, — сказал Ивакин. Было ясно, что он пойман с поличным, ему было неприятно, но незаметно было, чтобы он испугался.

— Проигрался? — спросил Зябликов.

— Проигрался в дупель, Майор. Теперь-то ясно, что они меня подставили, даже дали жетонов в долг на штуку. А когда штука ушла, вот тут он ко мне и подсел, этот мужик. А за мной ведь в этом казино еще долгов на четыре тысячи.

— Мужик такой невысокий, с залысиной, волосы вот так зачесывает, еще на расческу плюет перед этим? — уточнил Зябликов.

— Он, — сказал Шахматист. — Ты что, его знаешь? А мне-то что теперь делать?

Зябликов пока что и сам не знал, как лучше, и ничего не ответил, а в это время в комнату заглянула секретарша Оля звать присяжных в зал. Старшина подошел к столу, двумя пальцами взял микрофон и сунул его обратно в карман Шахматисту.

Понедельник, 31 июля, 17.00

— Встать, суд идет! — торжественно провозгласила Оля.

Они вышли и увидели все прежнее: Лудов в аквариуме, конвоиры, безмолвная мама Лудова в зале, аккуратная, но всегда как будто чем-то раздраженная Елена Львовна; синий железнодорожный китель, надетый поверх какой-то обтягивающей его кофточки, все так же топорщился на бюсте прокурорши; Лисичка опять писала что-то золотым карандашиком в блокноте, а ногти у нее сегодня были почти черные. Заметив это, Ри чуть было не подмигнула, как раньше, Шахматисту, но тот сидел, уткнувшись в свой журнал, лежавший у него на коленях, и она отчетливо поняла, насколько все теперь изменилось.

— Здравствуйте, коллеги, — сказал Виктор Викторович. — Я благодарю вас за то, что вы собрались, я, впрочем, в этом не сомневался. Я надеюсь, мы закончим процесс, и даже, может быть, в конце недели вы уже удалитесь для вынесения вердикта… — Произнося эти несложные для него слова, судья всматривался в лица и видел напряжение, раньше им несвойственное, — Дело теперь пойдет быстрее. В течение двух дней прокурор напомнит вам прежние доказательства, и защита обещает кое-то интересное, так что наберитесь терпения, уж знаете ли уж, немного уж и осталось. Пожалуйста. Эльвира Витальевна…

— Обвинение более не считает нужным вызывать свидетелей, — бодро начала прокурор, — Вместе с тем в порядке перечисления приобщенных к делу документов и свидетельских показаний, данных свидетелями ранее на предварительном и судебном следствии…

Лисичка, раскрыв свой испещренный пометками блокнот, рассматривала скамью присяжных и снова считала, проверяя себя. Зябликов — это все-таки человек Тульского. Впрочем, надо сказать Кириченко, чтобы он держал под контролем самого Тульского. Журналист, который опять жевал жвачку, взял две штуки, он все время мечется туда-сюда, на него надо будет нажать в последний момент: пусть он проголосует за обвинительный хотя бы уж по контрабанде, тем более что к нему надо приплюсовать и медсестру. Швед пока можно пропустить, она проголосует как все, ее скандальность чисто внешняя. Огурцова — она опять демонстративно сунула в уши наушники, а судья уже не делает ей замечаний — за возможность стать главным тренером в фитнесе продаст душу дьяволу, вот дурочка, а ракетку она уже взяла. Слесарю Климову Роза должна предложить деньги, они ему нужны. Вот училка, та будет голосовать за оправдательный, и за ней проголосует Рыбкин, тут уж ничего не поделаешь. Зато уж Роза крепко у нее на крючке, а она ведь самая умная из них, она не даст себя перехитрить. Шахматиста сумел завербовать Тульский, ну, хотя бы это: игрока подцепить на крючок — много ума не надо. Мыскина проголосует за обвинительный из одной лишь ненависти к человечеству. Наконец, Петрищев, еле сидит, но с ним обещали поработать через церковь, лишь бы не ушел в запой, как-нибудь додержался бы до конца недели. В общем, прикидывала Лисичка, их шансы выглядели не просто предпочтительными, но подавляющими. И уже неважно, что будет говорить безмозглая Эльвира или даже хитрющая Елена Львовна Кац.

Между тем присяжный Петрищев, сидевший на крайнем стуле, вдруг встал и молча, с видом деревянного робота, пошел из зала.

— Присяжный Петрищев, что с вами? — прекрасно уже понимая что, заволновался судья. — Куда вы? Вы завтра-то придете?

— Приду! — хрипло сказал Медведь, не оборачиваясь. — А сегодня уже больше не могу, простите меня, гражданин судья, если бы вы только знали…

Последние слова он произнес, впрочем, уже за дверью.

— Ну, перерыв до завтра, — подытожил судья. — Ой, беда с вами, присяжные!..

Впрочем, он вспомнил, что и в Саратове тоже такое бывало. Люди — они везде люди, что уж тут поделаешь.

Понедельник, 31 июля, 17.15

Зябликов, Кузякин и Хинди, не заходя в комнату присяжных, бросились в коридор, за ними побежала «Гурченко», выкрикивая на ходу: «Вот и мой, бывало, так же! Вот несчастье-то, а?» Старшина в коридоре понял, что на одной ноге никого не догонит, и только проводил их глазами, когда они нырнули по лестнице вниз. Проходя обратно через зал, он машинально кивнув подсудимому, как будто хотел его обнадежить: мол, мы его найдем, все будет в порядке. Лудов тоже кивнул в ответ. К счастью, прокурорша и Лисичка в это время стояли у стола судьи, что-то с ним обсуждая, и их обмен взглядами заметил только сам судья. Он приподнял брови и покрутил ус, но ничего не сказал, уткнулся глазами в стол.

Зябликов вошел в комнату присяжных, где оставшиеся семь собирали вещи и проверяли зонты, с тоской глядя за окно, а там продолжал лить дождь.

— Теперь П-петрищев на неделю в з-запой уйдет, — со знанием дела сказал Слесарь. — Пока все не п-пр-пропьет, уж я-то знаю.

Он повернулся и, взяв со стола пустой пластиковый пакет с рекламой магазина «Старик Хоггабыч», уже не новый, но еще крепкий, пошел к выходу. Роза, подхватив сумочку, выскользнула за ним.

— Ничего, Хинди ему капельницу поставит, — сказал Зябликов. — Поднимем из могилы, если будет нужно.

— А где он живет, мы знаем? — спросила Алла, косясь на карман Шахматиста.

— Он где-то в районе выставки живет, — сказал Старшина. — Адреса у меня все есть. Он вон куртку забыл, и ключи, наверное, там, он без нас даже и в дом не попадет.

В комнату вернулись Кузякин, Хинди и «Гурченко», которая продолжала тараторить на ходу:

— Ну он же безобидный, Петрищев наш! Он же руки распускать не будет, не то что мой бывший благоверный! За что же его?

— Капельницу ему надо, — сказала Хинди. — С барбитуратами и снотворным, тогда завтра встанет, может, к обеду, но не раньше. Я могу сейчас приготовить в клинике и отвезти. Но она тяжелая, мне одной трудно.

— Кузякин, поедешь с Хинди в клинику, — Старшина уже переписывал им на бумажку адрес, — а потом с капельницей вместе к Петрищеву. Вот куртку его возьмите, там ключи в кармане, войдете и ждите, он может прийти на автомате. А мне кое с кем еще повидаться надо, потом я вернусь и буду возле суда его караулить, если он вдруг спохватится насчет ключей и сюда придет.