На дне ямы было черным-черно. Мы опасались зажигать мощные фонари, и пользовались маленькими светодиодными лампочками. В этом прыгающем мертвенном сиянии лица Курача и Студента выглядели как физиономии свежеповешенных. Думаю, моя не сильно отличалась от их. Мы трудились часа три. Земля, к счастью, была довольно мягкой, но при этом очень сырой и тяжелой. Так что запарились мы здорово – я, во всяком случае, точно. Да и Студент тяжело дышал под конец. Только Курачу все было нипочем…

Мы вылезли из ямы и приготовились сбрасывать полипропиленовые мешки вниз. Ненадолго задержались, напились воды из пластиковых бутылок.

– Можете покурить, – сказала Эльвира. Сама она была свободна от этой гадкой привычки. В ночном полумраке мы уселись на корточки и достали сигареты. При вспышках зажигалок я видел, что Эльвира сидит в проеме боковой двери… И как-то странно сидит, можете мне поверить… Как-то не так. Но, естественно, я не проронил ни слова. Наше ночное занятие не очень располагало к задушевным беседам. Студент нервничал, мое состояние было близким к депрессии. Только Курач был абсолютно спокоен. Грохнул двух типов практически голыми руками всего несколько часов тому назад, и как ни в чем не бывало. Привычка? Нервы?

– Покурили? – спросила Эльвира и зажгла неяркий фонарик, такой же светодиод, как у всех. Его луч падал в нашу сторону.

– Да вроде бы, – ответил Курач.

– Ну что, Игорь… Теперь можешь вставать на колени и начинать молиться, – сказала Эльвира.

Я даже не понял, к кому она обращается. Студент, правда, понял. Особенно когда увидел, что Эльвира направляет на него давешний пистолет Лымаря с той же трубой глушителя на стволе. Игорем звали, надо полагать его, и я узнал об этом только сейчас. Еще одно бесполезное знание… Студент, однако, не стал сгибать конечности и производить инвокации. Он посмотрел на оружие в руке женщины и спокойно произнес:

– Так я и знал. Меня это почему-то не удивляет.

Это меня тоже не удивляло. Единственно, я предполагал, что Студенту свернет шею Курач. Меня удивляло другое – поведение Студента. Не такое, как в эту секунду, а в последние пару часов. Примерно так, как удивляли люди, оставшиеся на «Титанике», которые знали, что им не удастся спастись… Меня удивляла история нацистской верхушки, которая уже зимой сорок пятого знала, что ей капут, и все равно продолжала как-то существовать и действовать до самого Нюрнберга. Все они понимали, что толстый полярный лис уже подкрался, но при этом продолжали что-то делать, с кем-то общаться, куда-то ходить, вместо того, чтобы всей толпой свалить куда-нибудь в Аргентину… Студент, кстати, тоже вполне мог успеть смыться. Почему он этого не сделал? Почему он копал эту яму вместе с нами?.. Меня уж давно только бы и видели здесь.

Эльвиру, видимо, тоже заинтересовало это. Не убирая оружие, она задала ему похожий вопрос.

– А мне особо некуда сейчас топать, – сказал Игорь. – Я привык работать вместе с пацанами… Они, кстати, гораздо лучше помнили твоего отца. Я ведь его толком и не знал даже. Когда он скорефанился с Гуцулом и Лымарем, мне еще год надо было на малолетке чалиться – я ведь намного моложе их. И не знаю точно, почему пацаны подписались тебе помогать. Не знаю, почему потом хотели перестать. Претензий вроде ни у кого не было… Особенно у меня. Хотя ни твой отец, ни ты сама меня никогда не интересовали. Теперь слушай сюда. Крупняк – это не мое. И по мелочи мне тоже не климатит. Но ксивами, по которым я умею работать, сейчас заниматься стало душняк – кругом электроника, компьютерные базы и биометрия. Да и от блатной жизни я тупо устал. Я знаю, что ты собираешься взять Золотую бабу – а эта штука стоит огромных денег. Я в теме. Гуцул и Лымарь правильные пацаны, но они ничего не понимали. Таких денег их мозги не могли вместить. Чем круче мы поднимали, тем просто дороже были кабаки и девки. Удалось бы снять сто лямов баксов – Гуцул с Лымарем и эти деньги спустили бы на те же кабаки и девок. Просто это были бы самые дорогие кабаки и девки в мире.

– Но ведь это же вполне понятно, – уверенно заявил Курач. – Если удастся хапнуть жирный кусок, на что его еще тратить-то?

– Ты считаешь, что мог бы найти деньгам иное применение? – поинтересовалась Эльвира, не обращая внимания на слова Ивана.

– Конечно.

– Какое именно?

Студент пожал плечами.

– А тебе не все ли равно?

Эльвира подняла пистолет.

Над ночной степью повисла глубокая тишина. Лишь где-то вдалеке стрекотали ночные насекомые, да на пределе слышимости доносился шум одинокого двигателя. Все молчали и не шевелиись, даже Курач замер, словно языческий идол.

И ствол пистолета пошел вниз.

– Валите мешки в яму, – распорядилась Эльвира. – Скоро рассвет. Надо успеть замаскировать здесь все.

* * *

Когда я проснулся, негромкие голоса с кухни дали мне понять, что Эльвира и Игорь что-то обсуждают. Курач еще похрапывал. Часы показывали около десяти утра, но я чувствовал себя усталым и невыспавшимся. И все же через какое-то время присоединился к обсуждению.

– Мы тут как раз изучаем, где ты мог ошибиться, – сказала Эльвира. – И никак не можем понять, почему Монин вместо девяти дней пути все-таки считает правильным число шестьдесят три. Третий отрезок упирается в восточный берег высохшего Большого Арала, но вместо Муйнака потом мы поворачиваем к Аральску…

У меня были мысли относительно всего этого, а если говорить честно, то это были даже и не мои идеи, а Татьянины, но есть ли смысл делиться ими с Эльвирой и этим проходимцем? Грамотно он вчера свою шкуру сохранил… Интересно, застрелила бы его Эльвира или нет, если бы он говорил чуть менее убедительно? Если бы он оказался по своему развитию на уровне такого же дикаря, как Иван Курочкин и «пацаны», закопанные нами вчера в алтайской степи?

Внешне, конечно, он не выглядел интеллигентом ни на йоту. Пресловутые тюремные «университеты» накладывают определенный отпечаток на всех. Правда, иные студенты из нормальных, обычных университетов зачастую выглядят так же. Но при этом Игорь сам, по своей воле тянулся к знаниям – библиотеку на «малолетке» он проштудировал с толком. Именно он заметил мне, что я зря посчитал невежественным безвестного англоязычного географа – под словом «Bulgaria» в той записке он подразумевал отнюдь не современное государство на Балканах, а древнее Поволжье, называемое, как ни странно, Булгарией… Чуть позже я узнал, что в личных планах