– Лорд Линден? – Агнесс не верила своим ушам.

– Да. Ваш кузен, – напомнила королева.

– Он… посмел что-то вам объяснять?

– Не кипятитесь так, Бога ради. Ваш кузен действовал из лучших побуждений. Такой милый молодой человек!

Она улыбнулась и зачем-то поправила прическу – колечки кос, плавно огибавших уши и собранных на затылке в гладкий кренделек. Неужели этот втируша и ее очаровал?

– Когда заговорщики похитили Берти – я до сих пор содрогаюсь от одной лишь мысли об этом! – лорд Линден пустился за ними вдогонку. Отыскав их логово, он выяснил, что заговорщики – это не кто иные, как чудовища, – все, как вы сказали, мисс Тревельян, никто этого уже не отрицает. Наш славный лорд Линден вступил с чудовищами в схватку, но силы были неравны, и он получил тяжкую рану. Как раз тут подоспели вы вместе с лордом Мельбурном.

– И с моим опекуном, – угрюмо добавила Агнесс.

– С ним тоже. Это по нему вы носите траур?

Взгляд голубых глаз навыкате ощупал шершавый бомбазин платья и черные креповые нашивки на подоле, которые успели съежиться от сырости. Черный капор и отброшенная назад вуаль тоже были встречены одобрительно, как и брошка из гагата, стянувшая высокий воротничок. Еще уместнее смотрелся бы стеклянный медальон с прядью волос покойного, но Агнесс не успела ее отрезать.

Ни на что ей не хватило времени. Даже сказать, что она его любит.

– Да, мадам. И буду носить вечно.

– Достойное желание, мисс Тревельян. Если бы моего ангела не стало, я бы тоже облеклась в черное на веки вечные. Хотя даже представить не могу, каково это – никогда не снимать вдовий чепец, – покачала головой королева. – Наверное, очень тяжко.

– И очень одиноко. Пусть вам никогда не случится познать такое горе.

– Да, я тоже молюсь о том, чтобы эта беда обошла нас стороной. Альберт здоров и полон сил, он настоящий охотник.

«Джеймс тоже был охотником, и я любила его, но не успела ему сказать, еще бы миг, еще бы один миг…»

– Что еще поведал вам лорд Линден? – спросила Агнесс, подхватывая провисшую нить разговора.

– Чудовища напали на вашего дядю и растерзали его, – мне очень жаль, мисс Тревельян, мне, правда, очень жаль. Но в последний момент лорд Линден нанес убийцам решающий удар. Ах, когда он рассказывал об этом, я не могла слушать без слез. Такая жестокость! Такая вопиющая жестокость! Одно утешение, что злодеяние было делом рук чудовищ, иначе впору бы разочароваться в человечестве. Альберт, кажется, не до конца поверил всему. Мне же достаточно и того, что мой дорогой лорд М. подтвердил сказанное. Ужасная сцена произошла на его глазах.

Завздыхав, королева присела на диван. Разгладила юбки, провела пухлыми пальчиками по плечам, расправляя кружевной воротник. Кружева были тонкими, молочно-белыми, будто искусный кондитер вывел их глазурью на гладком голубом марципане.

– Что же все это время делала я?

– Вы оберегали мое дитя, милая мисс Тревельян. Благодарю вас, – улыбнулась королева. – Своим поступком вы снискали вечную признательность своей королевы. Но если этого мало, вы, безусловно, вправе просить иного вознаграждения. Я вас слушаю.

– Пусть на моем дебюте мне будет позволено предстать в черном, – выпалила девушка. – Я не сниму траур даже ради визита в Сент-Джеймс.

– В Сент-Джеймс?

– Разве представление ко двору проходит не там?

Джеймс Линден хотел бы этого. Сколько раз она вспоминала тот день перед их спешным отбытием в Лондон, когда они пили чай в ризнице и разговаривали о представлении при дворе, казавшемся тогда самым волнительным событием в ее жизни. О, если бы она знала, какие испытания ее ждут! Но раз уж Джеймс так настаивал, она получит все положенные ей почести. В полном объеме.

– Ах, вот вы о чем, – сказала Виктория, поскучнев.

Она задумчиво потерла ручки, и Агнесс не могла отделаться от мысли, что пальцы ее должны быть липкими от тех засахаренных кружев.

– Мисс Тревельян, мне не хочется снова вас огорчать, но… но королева должна быть тверда в своих принципах. Представления при дворе не будет.

– Но… почему? – воскликнула Агнесс, теряя самообладание.

Давно она не чувствовала жгучей обиды и даже уверилась в том, что ее онемевшие чувства уже не способны так накаляться. К щекам прилила кровь. Они полыхали, словно над ними, как над сырым пирогом, держали раскаленную докрасна лопатку-«саламандру».

– Принять вас при всем высшем свете значило бы одобрить ваше поведение. Этого сделать я не могу.

– Но ведь… но ведь я сражалась наравне со всеми!

– Именно. Вы сражались наравне с мужчинами.

Королева покрутила в руках диванную подушечку и, дав ей шлепка, отбросила подальше. Мелкие зубки впились в нижнюю губу. Заметно было, что бестактность гостьи пришлась ее величеству не по душе. Даже неблаговидный поступок можно завернуть в молчание, как пилюлю в хлебный мякиш, и в таком виде проглотить, но зачем же привлекать к нему внимание? Да еще так громогласно.

– Ваши поступки, мисс Тревельян, заслуживают похвалы – но никак не подражания. Если я приму вас при дворе, а после вести о вашей выходке разнесутся по Англии… последствия будут ужасные. Респектабельность упадет в цене. Вскружатся многие головы. Подумайте сами – стоит королеве один раз оправдать такое поведение, и мораль будет подорвана. В следующий раз женщины этой страны захотят чего-нибудь совсем запредельного… даже и не знаю… права заседать в парламенте. Вы не можете меня не понять.

Девушка помолчала, затем сделала реверанс:

– Я вас понимаю. Всего доброго, ваше величество.

Королева смотрела на нее сочувственно, хотя и чересчур пристально, словно запоминая ее черты на случай, если еще придется увидеть их на гравюре в «Ньюгейтском вестнике».

– И вам всего доброго, мисс Тревельян. Храни вас Господь.

Никогда еще Агнесс не обуревало такое желание хлопнуть дверью, оставив за собой если не последнее слово, то хотя бы звук. Но выходка столь ребяческая подтвердила бы, что королева придерживается о своей спасительнице ровно такого мнения, какого та заслуживает, поэтому Агнесс долго пятилась, как диктовал придворный этикет, и мягко затворила дверь.

Недаром лорд Мельбурн говорил, что королева сама определяет границы своего круга. Об их наличии узнаешь, лишь когда они возносятся перед тобой, подобно хрустальной стене. Можно кричать и биться о прочное стекло кулаками, размазывая кровь с разбитых костяшек, но все равно никто не услышит.

В коридор Агнесс шагнула вслепую. Как ни пыталась убедить себя, что на фоне прочих потерь королевская немилость лишь пустяк, слезы рвались наружу и на все увещевания отзывались так же, как прорвавшаяся плотина, – никак. Прислонившись к двери, Агнесс вытерла слезы широкими манжетами. Вот и начал ей пригождаться траур, не зря же она заплатила за него такую цену.