ВЫ, КОНЕЧНО, УЖЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ С ОБЕЗЬЯНАМИ: они собираются превратиться в нас. А догадались, зачем мы отправили их играть на мелководье? Думаете, просто потому, что там весело? Ну, и это, конечно, тоже. Однако главным образом потому, что именно морское побережье занимает центральное место в одной из главных теорий, объясняющих появление у наших предков‑приматов большого мозга. Другая теория, скажем так, более традиционная, ключевую роль в эволюции мозга отводит африканским саваннам, а мы точно знаем, что наши предки там жили, поскольку нашли там их окаменелости. Морское побережье, к сожалению, не слишком подходит для хранения окаменелостей. Да, окаменелости часто там обнаруживаются, но только потому, что оставлены они были в те времена, когда никакого моря поблизости не наблюдалось. Заслуга моря лишь в том, что оно размывает горные породы, обнажая ископаемые кости. В отсутствие прямых доказательств теория о приматах, плескавшихся в полосе прибоя, отходит на второй план, хотя она прекрасно объясняет развитие нашего мозга, в то время как теория саванн обходит этот вопрос.

Нашими ближайшими родственниками являются два вида шимпанзе: во‑первых, знакомый всем по зоопаркам крикливый шимпанзе обыкновенный, Pan troglodytes; во‑вторых, его более мелкий кузен бонобо, или карликовый шимпанзе Pan paniscus. Бонобо живут в труднодоступных областях Заира и стали считаться отдельным видом лишь в 1929 году. К разгадке эволюции приматов можно подойти путем сравнения их ДНК. Человеческая ДНК отличается от ДНК этих видов шимпанзе всего лишь на 1,6 %, то есть на 98,4 % у нас общие гены. (Интересно было бы послушать, что сказали бы на это люди Викторианской эпохи…) Различие ДНК у самих этих видов шимпанзе – 0,7 %. ДНК гориллы отличаются от человеческого и шимпанзе на 2,3 %, орангутана – на 3,6 %.

Разница может показаться незначительной, но даже в коротенькую последовательность ДНК, отличающую приматов, вложено очень много информации. В большом общем блоке, вернее всего, содержатся стандартные «подпрограммы», регулирующие базовые особенности строения позвоночных млекопитающих, объясняющие нам, как быть приматом вообще и что делать в частностях, вроде наших волос, пальцев, внутренностей, крови и так далее. Однако было бы странно, если бы то, что делает нас людьми, а не шимпанзе, заключалось всего в 1,6 % ДНК. Генетический код работает довольно хитро. Например, некоторые из генов, входящих в эти 1,6 %, могут коренным образом изменять организацию остальных 98,4 %. Если вы посмотрите на программный код текстового и табличного редакторов, то найдете множество одинаковых кусков: стандартные процедуры для ввода данных с клавиатуры, отображение их на экране, поиск заданной строки, изменение шрифта на курсив, реакция на клик «мышкой»… Но все это не означает, что разница между текстовым и табличным редактором заключается всего лишь в немногих различных подпрограммах.

Поскольку эволюция изменила ДНК, мы можем использовать количество этих изменений для оценки времени, когда именно приматы разделились на виды. Эта методика была предложена в 1973 году Чарльзом Сибли и Джоном Алквистом. Несмотря на то, что интерпретировать полученные результаты надо с некоторой осторожностью, в данном случае их методика работает отлично.

Примем за единицу времени в 50 лет так называемого «дедушку». Это вполне подходящая для человека разница в возрасте между ребенком и его дедушкой, говорящим: «Вот когда я был молодым…» И далее следует очередная нравоучительная байка. В этом варианте Христос жил 40 «дедушек» назад, а вавилоняне – около 100 «дедушек» назад. Как видите, не так уж много «дедушек» передавали из поколения в поколение премудрости: «В мое время никакой этой вашей новомодной клинописи не было…» Или: «Лично меня и бронза всегда вполне устраивала…» Человеческая история не так уж и длинна. Просто мы довольно торопливы.

Исследования ДНК показывают, что два вида шимпанзе разделились примерно 60 тысяч «дедушек» (3 миллиона лет) назад; а люди и шимпанзе – на 80 тысяч «дедушек» раньше. То есть от нашего предка-шимпанзе нас отделяет цепочка всего лишь в 140 тысяч «дедушек». Который, сразу же подчеркнем, по совместительству был и предком современных шимпанзе. С гориллами мы разошлись 200 тысяч «дедушек» назад, а с орангутанами – 300 тысяч. Так что наиболее тесно мы связаны именно с шимпанзе, а наименее тесно – с орангутанами. Этот вывод подтверждается нашей внешностью и привычками. В частности, бонобо просто без ума от секса.

Если вам кажется, что этот срок слишком короток для необходимых эволюционных изменений, постарайтесь уяснить две вещи. Во‑первых, оценка была сделана исходя из довольно правдоподобной скорости изменения ДНК; во‑вторых, согласно исследованиям Нильссона и Пелгер, глаз целиком эволюционировал за каких-нибудь 8 тысяч «дедушек», а кроме того, различные эволюционные изменения могут, должны и проходят параллельно.

Самой поразительной особенностью человека является размер мозга: по сравнению с массой тела он больше, чем у любого другого животного. Поразительно больше. Подробное описание того, как именно мы сделались людьми, – чрезвычайно сложно. Ясно одно: ключом ко всей этой истории стало «изобретение» большого и мощного мозга. Таким образом, у нас есть два главных вопроса, которые надо решить: как мы развили наш мозг и зачем мы его развивали?

Стандартная теория предпочитает отвечать на вопрос «Зачем?». Предполагается, что мы эволюционировали в саваннах, в компании множества крупных хищников: львов, леопардов, гиен, а вокруг – никакого укрытия. Вот нам и пришлось поумнеть, чтобы выжить. Ринсвинд мигом заметил бы слабое место в подобной концепции: «Если мы настолько поумнели, то почему же остались торчать в саваннах, рядом со всеми этими хищниками?» Но, как мы уже говорили, это подтверждается найденными окаменелостями.

Менее ортодоксальная теория предпочитает отвечать на вопрос «Как?». Большой мозг состоит из большого количества клеток головного мозга, и клеткам нужно много химических веществ, известных как незаменимые жирные кислоты. Мы получаем их из пищи, так как не способны синтезировать сами из других более простых веществ. Вот только в саваннах наблюдается явный дефицит подходящей для этого пищи. С другой стороны, как отметили Майкл Кроуфорд и Дэвид Марш в 1991 году, незаменимые жирные кислоты в изобилии содержатся в морепродуктах.

Девятью годами ранее Элен Морган развила теорию «водных приматов», предложенную Алистером Харди. По их мнению, мы эволюционировали не в саваннах, а на морских побережьях. Теория подходит для объяснения многих наших особенностей: мы обожаем воду (новорожденные младенцы умеют плавать), волосы на нашем теле расположены в весьма определенных местах, и ходим мы на двух ногах. Поезжайте на любой средиземноморский курорт, и вы сами убедитесь, что целая толпа голых обезьян уверена, что пляж – это именно то место, где им нравится ошиваться.

Пока непонятно, сможет ли теория аквапитеков вытеснить теорию саванн, однако последняя столкнулась с проблемами и другого рода. Филип Тобиас поставил под сомнение не палеонтологические данные, но их интерпретацию. Он задал один вопрос, настолько простой, что до него ускользал от всех тех, кто работал в данной области: «Да, те области, где мы находим ископаемые останки человекообразных обезьян, сейчас являются саваннами. Но были ли там саванны, когда 2,7 миллиона лет назад по ним бродили наши прапрапрадедушки, прежде чем стали окаменелостями? Не может ли быть так, что тогдашние природные условия в тех местах отличалась от нынешних?»