о его вступлении во взрослую жизнь, о его посвящении в рыцари, о победах вместе Оливье де Клиссоном, его коннетаблем… Он вспоминал Клиссона, наставника, друга его юности, который привел его к реальной власти… Клиссона, сыгравшего такую важную роль в его жизни и такую же в его болезни. Достаточно вспомнить приступ в Ле-Мане, дело Краона, тот гнев, который вызвало у Карла нападение на его коннетабля. Клиссон для Карла был синонимом рыцарства, и тут же на ум приходит Святой Георгий. Послушаем Жувенеля дез Юрсена: "В 1407 году, 24 апреля умер, Оливье де Клиссон, коннетабль Франции, очень доблестный рыцарь… Говорят, что он родился в день Святого Георгия и был посвящен в рыцари в день Святого Георгия, а умер накануне или в день Святого Георгия".

Но было и другое, более глубинное и неоднозначное: "Ради Бога! Выньте этот меч из моего сердца! Это делает со мной мой брат Орлеанский! Я должен убить его, или он убьет меня". В образе "Святого Георгия, убивающем льва" именно Карл убивает Людовика. Но и Людовик убивает Карла, пронзив ему сердце мечом. На первый взгляд, никто в те времена не считал Людовика Орлеанского рыцарственным принцем, даже его ангажированный панегирист Кристина Пизанская. И все же… В день крещения Людовика (Карлу тогда было три года) Бертран Дю Геклен, знаменитый коннетабль, поднес младенцу меч и, приложив его к маленькой ручке, сказал: "Пусть Бог и Святой Георгий сделают тебя добрым рыцарем!". Восемь лет спустя Дю Геклен умер, и ему не нашлось замены. Не было коннетабля Франции, который бы нес королевский меч, перед королем в день его коронации. И именно юному Людовику досталась эта честь, идти с мечем перед своим старшим братом. Все эти спутанные образы присутствовали в бреду Карла. Соперничество между братьями лежало в основе личной драмы короля. Остается выяснить, какие слова и поступки со стороны Людовика могли сознательно или тайно вызывать подобные переживания у его старшего брата.

Годы страданий, годы деятельности

Когда приступ миновал и Карл пришел в себя, он возобновил свою государственную деятельность. В течение долгого времени, вплоть до последних лет жизни, в периоды ремиссии, его ясность и сила воли оставались неизменными. Глубинные черты его личности не были искорежены болезнью. По отношению к окружающим, будь то слуги или посетители, Карл оставался таким же, каким был в двадцать лет: добрым и щедрым, открытым и внимательным, всегда непринужденным в общении с людьми. Однако он так и не обрел душевного покоя, одержимый воспоминаниями о прошлых страданиях и страхом перед грядущими.

Как только ему становилось лучше, а зачастую и сразу после выздоровления, Карл снова брался за свое бремя — ремесло короля. Он посещал утреннюю мессу, раздавал милостыню нищим, заседал в Совете, принимал послов и выслушивал бесконечные речи, поскольку Великий церковный раскол постоянно вдохновлял особенно многословных педантов Университета. Карл даже был одним из редких принцев, понимавших их латинский жаргон. На публике он не забывал ни о приличии, ни о королевских манерах, о том, что мы бы назвали протоколом. В Совете его выступления, как пишут хронисты, всегда были сдержанными. Давайте убедимся в этом сами.

Осенью 1406 года Жак Башелер, буржуа из Турне, посланный к королю своими соотечественниками, написал главам города письмо, в котором рассказал о своей миссии. В глазах буржуазии его миссия была немаловажной. Ежегодно добрый город Турне посылал королю 6.000 франков для благотворительных дел. Теперь же, когда король был болен, эта сумма была выделена в качестве ежегодной пенсии Вильгельму Баварскому, графу Эно. Обеспокоенные и недовольные этим, горожане решили обратиться к королю и через Жака Башелера попросили его отменить решение Совета.

Послушаем самого Жака: "Во второй половине того же дня (понедельник, 6 сентября) я поехал в Отель Сен-Поль, так как слышал, что королю стало лучше… Я сразу же направился к нему и нашел его в маленьком саду перед его комнатой. С ним было несколько господ и несколько камергеров…". В их присутствии Жак Башелер встал перед королем на колени и стал излагать свои доводы в пользу города. "И после того, как он выслушал меня до конца, как мне показалось, очень благосклонно, он ответил мне, чтобы я не боялся, что решение будет принято, что его намерение — вернуть дело в исходное состояние, и, что на этой неделе он созовет собрание своих дядей, своего канцлера и своего Большого Совета и там обо всем распорядится. Он пообещал не отказать в мне присутствии…". В следующий четверг король совершил свой первый после болезни выезд в город. «Он отправился в Нотр-Дам, и там я снова с ним поговорил. Он сказал мне, что на следующий день после обеда он будет на Совете, и, что я тоже должен там быть. Так вот, Совет состоялся в тот день, о котором идет речь, то есть вчера после обеда, и на нем присутствовали монсеньор Бурбонский, монсеньор Неверский, монсеньор Пьер Наваррский, монсеньор Клермонский, монсеньор Жак де Бурбон, монсеньор канцлер, монсеньор Великий магистр двора, монсеньор де Нуайон и некоторые другие прелаты и сеньоры. Ни герцог Беррийский, ни герцог Орлеанский не могли присутствовать, поскольку находились далеко от Парижа. И когда король сидел в своем кресле перед советниками, я встал перед ним на колени и напомнил ему о нашем деле. Он сказал мне: "Не беспокойся, я никогда не уйду отсюда без того, чтобы дело не было сделано". И знайте, что он не преминул это сделать, ибо, когда Совет закончился, он сказал мне: "Дело сделано, письма заказаны!"». Через месяц Турне получил от короля письмо, в котором подтверждалось выделение 6.000 ливров только на благотворительность. А Карл VI своей рукой приписал: "Мы очень благодарны вам за ваше усердие и любовь, которую вы питаете к нам и к Жаку Башелеру". Таков был король, когда ему становилось лучше. Болезнь не превратила его в тирана, капризного или порочного человека.

Но она сделала его человеком, который страдает длительной болезнью без передышки и без лекарств. Карл всегда был беспокойным и нетерпеливым, не вынося ожидания и проволочек. Вспомните его во Фландрии, топчущегося на берегу Северного моря в ожидании "морского прохода", который так и не состоялся, или в Ле-Мане, пресыщенного болтовней членов Совета. Карл не мог сидеть на месте. Он должен был "резвиться", скакать по лесам и полям, охотиться, стрелять из лука, играть в жё-де-пом, вплоть до последних дней своей жизни. Гиперактивность, гипомания, так говорят врачи. Карл не мог ни отдыхать, ни долго спать. В двадцатилетнем возрасте отдавался балам и вечеринкам, которые затягивались до полуночи и позже. Ложась спать, он задерживался, болтая со своими камергерами, а утром просыпался очень рано. Так будет до конца его жизни. Король не спал. Это было видно. Некоторые люди пробирались к нему в спальню в три часа ночи, чтобы попросить о милости. Бессонница.