Еще одна проблема не давала покоя — одежда. Талонов хватало лишь на то, чтобы одевать и обувать детей да менять порвавшиеся простыни и истершиеся одеяла; купить что-нибудь для себя было невозможно. Модницу Дорис это никак не устраивало, и она вечно что-то переделывала, из старого шила новое, приторачивала к какой-то юбке новую кайму, из ситцевого платья делала блузку. Однажды из синего мешка для прачечной смастерила широкую сборчатую юбку.

— Но там же надпись «БЕЛЬЕ»! — ахнула Пенелопа, когда Дорис продемонстрировала ей новый наряд.

— Ну и что? — отмахнулась Дорис. — В сборках не разберешь.

Пенелопу ее собственный вид нисколько не беспокоил. Она донашивала свои старые платья, а когда те протирались до дыр, совершала очередной набег на шкафы Софи и похищала что-нибудь из оставшихся там вещей. «Ну как ты можешь это носить?» — каждый раз сокрушалась Дорис. Она считала, что одежда Софи священна, и, вероятно, была права. Но Пенелопа подобных чувств не испытывала. Она надевала теплую шотландскую кофту Софи, застегивала доверху пуговицы и не позволяла себе впадать в сантименты.

До самых холодов Пенелопа разгуливала без чулок и, лишь когда задували холодные восточные ветры, извлекала из ящика комода толстенные черные чулки, оставшиеся со времени ее пребывания в Женских вспомогательных частях военно-морских сил. А когда окончательно протерлось пальто, вырезала дыру в клетчатом шотландском пледе с бахромой, которым они когда-то покрывали сиденье автомобиля. Пончо получилось шикарное.

Отец сказал, что она похожа в нем на мексиканскую цыганку, сказал с улыбкой, — ему нравилась ее предприимчивость. Улыбался он теперь нечасто. Лоренс очень постарел с тех пор, как погибла Софи, и слабел с каждым днем. Непонятно, по какой причине стала давать о себе знать старая рана в ноге, которую он получил во время Первой мировой войны. В сырую зимнюю погоду боль разыгрывалась не на шутку, и ему приходилось передвигаться с тростью. Он согнулся, похудел ужасно, руки у него приобрели восковой оттенок и лежали на коленях неподвижно, точно руки мертвеца. Лишенный возможности что-то делать по дому или в саду, он сидел с утра до вечера у камина в гостиной в перчатках, закутавшись в пледы, читал газеты или любимые книги, слушал радио и, преодолевая боль, неверной рукой писал письма старым друзьям. В иные дни, когда светило солнце и по синему морю бежали белые барашки, Лоренс заявлял, что хочет подышать свежим воздухом, после чего Пенелопа приносила его длинное с капюшоном пальто, широкополую шляпу, трость, брала отца под руку, и они медленно брели по улочкам и проулкам вниз, в центр городка. Они прогуливались по мату, глядя на рыбачьи лодки и чаек, заходили в «Рыбачьи снасти» глотнуть любого напитка, какой протянет им из-под стойки хозяин, и, если вина не было, довольствовались стаканом теплого водянистого пива. Выпадали дни, когда Лоренс чувствовал себя настолько хорошо, что они доходили до Северного пляжа, до его старой мастерской; она стояла теперь запертой, и в нее редко кто заглядывал. А случалось, что сворачивали на узкую улочку, ведущую к картинной галерее; Лоренс любил сидеть там, погрузившись в одинокие тихие старческие воспоминания, глядя на картины, которые он вместе с друзьями-художниками сумел собрать.

И вдруг в августе, когда Пенелопа уже окончательно смирилась с мыслью, что ничего волнующего и романтического в ее жизни никогда не будет, начали происходить какие-то события.

Первыми новость принесли Рональд с Кларком. Они вернулись из школы в страшном возмущении: им запретили пользоваться площадкой на холме, и они не смогли поиграть в футбол! Площадка, а также два лучших выгона Уилли Пендервиса реквизированы, их огородили колючей проволокой, и никому не разрешено там появляться. В чем дело? Домыслам не было конца. Одни говорили, что там расположатся воинские части, которые готовят для второго фронта. Другие — что там построят бараки для военнопленных, а может, мощную телефонную станцию для передачи секретных, закодированных телеграмм мистеру Рузвельту.

Короче, Порткеррис полнился слухами.

Следующую весть о новых загадочных событиях принесла Дорис. Она гуляла с Нэнси на набережной и возвращалась домой по главной улице. Дорис ворвалась в Карн-коттедж в большом волнении.

— Представляешь, «Нептун» сколько времени стоял пустой, и вдруг его отремонтировали! Покрасили, почистили, так что теперь он блестит, как новенькая монетка, а во дворе полно грузовиков… и эти американские джипы, а у ворот шикарный морячок — часовой. Правда-правда! Морская пехота — я разглядела жетон на берете.

— Морская пехота? Чего они тут делают?

— Может, готовятся к вторжению в Европу? Может, открывается второй фронт?

Пенелопа отнеслась к этому предположению скептически.

— Вторжение в Европу из Порткерриса? Ах, Дорис, они все утонут, пока доплывут до Европы.

— Но что-то происходит, ты уж мне поверь!

Несколько дней спустя Порткеррис лишился своего северного пирса — накануне вечером он еще был, а утром его уже отгораживала колючая проволока. Проволока протянулась и через дорогу к гавани, обогнув «Рыбачьи снасти», и все, что оказалось позади нее: рыбный рынок и дом Армии спасения, — было объявлено собственностью Адмиралтейства. Все рыболовные суда были убраны от пирса, и их места заняли десятка полтора небольших десантных кораблей. Все это день и ночь охранялось морскими пехотинцами в походной форме и зеленых беретах. Присутствие их в городке порядком взбудоражило его жителей, но никто не мог толком понять, что же все-таки происходит.

Окончательно ситуация прояснилась лишь к середине месяца. Вернулись вдруг теплые дни, погода стояла прекрасная, и тем утром Пенелопа и Лоренс вышли погреться на солнышке. Пенелопа сидела на ступеньке крыльца и лущила фасоль, Лоренс полулежал в шезлонге, надвинув на глаза шляпу, чтобы не слепило солнце. Внизу хлопнула калитка, и вскоре между окаймлявших дорожку кустов фуксии появился генерал Уотсон-Грант.

Противовоздушной обороной в Порткеррисе командовал полковник Трабшот, а генерал Уотсон-Грант возглавлял отряд местной обороны. Полковника Трабшота Лоренс на дух не переносил, с генералом же проводил время с удовольствием. Тот хоть и провел большую часть своей армейской жизни в Пакистане в бесконечных стычках с афганцами, однако, выйдя в отставку, «отставил» прежнюю свою воинственность и полностью отдался мирной жизни, его страстью стали сад и коллекционирование марок. Сегодня он пришел не в форме, а в светлом кремовом костюме, как видно сшитом еще в Дели, и в старой панаме с выцветшей черной шелковой лентой. Завидев Пенелопу и Лоренса, он приветственно вскинул свою тросточку.

— С добрым утром! Ну вот вам в подарок еще один прекрасный денек.

Генерал был невысок ростом, худощав, с усами щеточкой; годы службы на Северо-Западной границе словно задубили его лицо, кожа так и не посветлела с тех пор. Лоренс с удовольствием наблюдал за его приближением. Генерал заглядывал к ним нечасто, и они всегда радовались его визитам.

— Не помешал?

— Нисколько. Мы просто наслаждаемся солнцем. Вы меня извините, если я не вылезу из шезлонга? Пенелопа, принеси шезлонг и генералу.