— Да что же это? — причитал скорбно Гаврила. — Что они все воют? Валериану им надо пить, а не судиться. Еще цветы ландыша помогают, и цветы боярышника. Но самый золотой компонент — пустырник. А барыню-красавицу надо бромом накачать. Крепка…

Тем временем карлица Прошка начала свою адвокатную деятельность и, поскольку дело касалось любви, повела защиту так прямо и забористо, что подданные грохнули хохотом, а Алексей покраснел и хотел было оставить помещение суда. Но его удержали чьи-то руки: «Не уходи. Придет и твой черед».

«Какой еще черед?» — подумал недоуменно Алексей, сбрасывая с плеча тяжелую руку.

Княгиня решила дело просто: «Поскольку любовь лишь Амуру подвластна и дело сугубо интимное и только двух касаемое, то пусть француженка обстрижет девке косы, но не наголо, поскольку девка под париком спрятаться не может. А после этого пострижения пусть все сами разбираются. А если ничего путного не выйдет — пусть пишут, в справедливости не откажем».

Принесли ножницы, и француженка с важностью, словно игуменья, совершающая великий постриг, вцепилась ножницами в тугую необхватную косу. Девка молчала, ненавистно косясь на гайдука. А вокруг все бесновалось!

— Сейчас мы ее в постельку, — потирал руки Гаврила, глядя на краснолицую, до предела возбужденную барыню. — Хватит бедламного дела!

Но суд, оказывается, не прекратил своей деятельности, а вступил в новую фазу. Опять на середину залы вышел паж и принялся читать бумагу. Алексей с ужасом и удивлением услышал, что героем очередного доноса является он сам. Он и представить себе не мог, что за три дня пребывания в доме Черкасских успел натворить столько подсудных дел.

— … у карлицы Прошки спрашивал, где, мол, сейчас князь обретается. И спрашивал пажа любопытно, когда, мол, их сиятельство из дома уезжает и когда возвращается. У конюха Федота узнавал, кто, мол, ходит у синих за лошадьми и не обретается ли у них учитель какой в конной езде. У Августы Максимовны посмел интересоваться, есть ли у их сиятельства секретарь, а если есть, то какой, мол, с виду.

Судя по выразительности, с какой паж выкрикивал одно за другим обвинения, автором доноса был он сам. Да, Алексей был преступником. Он интересовался делами синих, и не только прислугой, а посягнул в своем любопытстве на самого князя.

Алексея вытолкнули к самому трону, надавили больно на плечи, и он бухнулся на колени. Дело было настолько необычным, что княгиня пренебрегла опросами свидетелей и приступила прямо к опросу обвиняемого.

— Зачем тебе надо это было знать? — Голос Аглаи Назаровны был металлически тверд и хрустально чист.

— Да просто так. Интересовался… — лепетал Алексей.

— Как же ты, мелкий человек, посмел интересоваться князем?

— Да я про их сиятельство не спрашивал, — пробовал выкручиваться Алексей. — Меня их секретарь интересовал. Может статься, что знаком я с их секретарем… или с берейтором…

— Как же зовут твоего знакомого? — с усмешкой спросила княгиня, уверенная, что обнаружила прямую ложь. Алексей посмотрел в ее горящие, темные глаза и неожиданно для себя негромко сказал:

— Котов его фамилия.

Стало очень тихо. В этой непривычной, тяжелой, одуряющей тишине Алексею стало так плохо, так страшно, что он совсем склонился долу, уткнув лоб в ворсистый ковер.

— Дурень ты дурень, — тихонько прошептала карлица Прошка. — Нашел о ком любопытствовать.

— Котов? — спокойно переспросила княгиня. — Ты говоришь — Котов? — И вдруг рванулась, ударилась головой о высокую спинку кресла и трубно, нечеловечьи завыла. На Аглаю Назаровну обрушился припадок.

Видно, это было вполне привычно, потому что Аглаю Назаровну сразу подхватили, положили на пол, откуда-то появились подушки, Прошка метнулась к барыне и принялась оглаживать потное лицо. Про Гаврилу в суете и не вспомнили, но он протолкался сам вперед и, глядя, как выгибается в руках гайдуков тело княгини, как пузырится у бескровных губ пена, «подвел черту»:

— Падучая… Держите барыню крепче. Алексей Иванович, живо! В красной банке настойка дурмана. Несите сюда. Надо три капли… нет, лучше пять в ложку с водой, — и добавил с удивлением: — Ноги-то у нее почему двигаются?

Когда Алексей принес настойку и ее в нужной пропорции с трудом влили в сведенный судорогой рот Аглаи Назаровны, Гаврила перевел дух.

— За дело, Алексей Иванович! Я тут с ними поговорю, как сумею, а вы достаньте серп да идите на задворки парка пустырник жать. Сок из него будете давить, и поить начнем всех принудительно. Пустырник отвадит доносы писать!

— Иду, Гаврила. — Алексей испуганно огляделся. Вокруг, словно призывая его на подвиг, кричало, вопило и бесновалось население справедливого государства.

Алексей выбежал из дома так стремительно, словно там бушевал пожар. Вместо серпа он прихватил на кухне длинный, с изогнутым лезвием, нож. Только когда стемнело, и уже нельзя было отличить лопух от крапивы, а куча нарезанного пустырника соперничала в размерах со стогом, Алексей сел на землю и утер пот со лба.

«Ну и дела… А Котова в этом доме знают. Хорошо знают, и похоже, не любят. Где ты, штык-юнкер? Защищайтесь, сэр! Я вышибу дух из вашего хилого, поганого тела, сэр!»

Луна поднялась высоко над деревьями, засеребрила воды Фонтанки и влажную от испарений чугунную решетку. Алеша направился к месту встречи. Он не заметил, конечно, как мелькнула за кустами фигура в белом — тихий садовник Мятлев торопился по своим делам. Вначале он шел осторожно, пригнувшись, но выйдя к ограде, припустился бегом. У скрытой плющом калитки он остановился, ржавый ключ с трудом повернулся в замке. В парк проскользнул человек в плаще и сразу исчез за деревьями.

— Крапива, черт! — выругался Никита, забыв произнести пароль. — Алешка, наконец-то!

— Гардемарины, у нас тут такие события! Брому надо, много!

— Зачем?

— Гаврила велел. Они здесь все помешанные.

Трудно было Алексею объяснить друзьям особенности быта в доме Черкасских, но когда понимание было достигнуто, Никита посоветовал — пока не поздно, дать деру!

— Нет, — сказал Алеша.

— А если тебя начнут расспрашивать, откуда, мол, знаешь Котова и все такое? Княгиня его не любит, а князь? Может быть, Котов его доверенное лицо. Закуют тебя в колодки…

— Нет, — упорствовал Алексей.

— Я тебе принес кое-что, — сказал молчавший до сих пор Саша. — Одно старое письмо. Оно послужит тебе пропуском.

— Какое еще письмо?

— Бери, бери, — подтвердил Никита. — Это из бестужевских бумаг. С этим письмом можешь идти прямо к Черкасскому.

Раздался какой-то невнятный шорох, кажется, совсем близко зашумели верхушки деревьев. Друзья замерли, напряженно вслушиваясь. Никита сделал несколько шагов в темноту.

— Никого нет. Ветер.

— Так ты понял, Алешка?