— Клянусь Старейшими, это и вправду сушильня, — пробормотал Сланец и снова раскашлялся.

Глаза уже тоже немилосердно щипало.

— О, кто это здесь, кто здесь? — голос, хотя и негромкий, прозвучал словно бы над самым ухом.

Сланец вздрогнул и резко обернулся, но не увидел никого, кроме Эны и молчавшего Кремня — осталось только поверить, будто это распластанные рыбьи тушки вдруг заговорили.

— Божечки, божечки, мы, кажется, напугали Папашу Шпрота, — невидимый голос скрипуче рассмеялся. — Идите сюда, лапочки. Вам нечего бояться в сушильне — если вы, конечно, не рыбки. Не правда ли, Мэв?

Сланец колебался, но Кремень сразу направился к огню. Пока мальчик обходил яму, фандерлинг разглядел две маленькие фигурки, сидящие на скамье у очага. Одна из них — старая скиммерша — поднялась навстречу Кремню. Женщина была крошечной, едва ли выше самого Сланца, и хотя весь рыболовный народ имел в лицах что-то лягушачье, эта его древняя представительница походила на одну из тех жаб или илистых прыгунов, которых фандерлинги иногда обнаруживали замурованными в фундаментах сносимых ими зданий — сморщенных, безжизненных на вид существ, которые, тем не менее, ожили бы, стоило только опустить их в воду — пусть они и спали в глине веками.

— Добрый вечерок, — поприветствовала их старушка, — я Гульда, а это — моя милая сестрица, Мэв. — Гульда указала на другую фигуру, ещё меньше ростом, чем она сама, укутанную в грубый плащ с низко надвинутым капюшоном, как будто даже сидя у огня, Мэв невыносимо мёрзла.

— Нынче она говорит не так много, как когда-то, но все её слова мудры — не так ли, радость моя?

— Мудры, — проскрипела вторая женщина, даже не подняв взгляд.

— И тебе привет, дщерь Турли, — обратилась первая старука к Эне. — Ты можешь подождать снаружи со своим морским пони. Великие не имеют ничего сказать тебе сегодня, хотя, без сомнения, в другой раз они найдут слова и для тебя.

— В другой раз, — эхом проскрежетала Мэв, и по её голосу можно было предположить, что она пробыла в дымной сушильне очень, очень долго.

Эна явно была разочарована, но спорить не стала. Сделав книксен в знак прощания с сёстрами, она пошла к двери.

— Вы хранители Чешуи, — предположил Кремень, когда девушка удалилась.

— А чего бы нам ими не быть? — сухое лупоглазое лицо Гульды выглядело почти весёлым, хотя в интонациях промелькнула толика раздражения. — Мы переняли знания от своей матери, а та — от своей, — и так было с тех самых пор, как первый киль врезался в здешнюю почву; кто ещё хранил бы её, натирал до блеска и познавал её тайны?

— И бог говорит с вами через Чешую, — уточнил Кремень, уверенно, будто говорил нечто совершенно разумное.

И похоже, для Гульды так оно и было, потому что она сухо кивнула в ответ.

— Когда он находит нужным.

— Когда он находит, — согласилась Мэв, мягко, осторожно кивая, как будто любое слишком резкое движение — даже кашель, в приступе которого, кстати, опять зашёлся сам Сланец, — могло нарушить шаткое равновесие.

Да по сколько же им лет?

— В последнее время бог много говорил с вами, — сказал Кремень.

Впервые за весь разговор Гульда заколебалась:

— Да… И нет…

— Нет, — пробормотала Мэв. — Да.

— Он говорит с нами, — Гульда покачала головой. — Но иногда создаётся впечатление, что сны изменили его. Раньше он никогда так не гневался. Как будто что-то проникло в его сон и причинило ему боль.

— Сон и боль, — повторила Мэв.

— Возможно, он вспоминает, как покинул этот мир, — сказал Кремень, и с каждым произнесённым словом он всё больше отдалялся от Сланца, которому казалось, что незыблемая прежде твердь уходит из-под ног. — Возможно, он наконец начал вспоминать.

— О да, возможно, — согласилась Гульда, — но всё ещё кажется мне, что он изменился.

— И что же Владыка зелёных глубин говорит вам?

Прежде чем ответить, Гульда долго, пристально рассматривала мальчика.

— Что день возвращения богов близок. Что наш господин велит нам сделать всё возможное, чтобы помочь ему вернуться к нам.

Кремень кивнул.

— Чтобы вы помогли Эгье-Вару вернуться. Но вы утверждаете, что он теперь кажется другим, когда говорит с вами.

Гульда тоже кивнула.

— Будто бы ближе. И он никогда не бывал так зол, даже во времена любой из наших предшественниц. Горяч, не холоден. Нетерпелив и горяч, и жаден, как умирающий от жажды.

— Жажда, — подтвердила Мэв и принялась медленно и с усилием вставать.

Поднимаясь, она покачнулась — крошечный ветхий узелок, старое сухое птичье гнездо из склеенных глиной палочек. Гульда хотела поддержать её, но Мэв отпихнула сестру тоненькой дрожащей рукой. Когда она повернулась к гостям, Сланец увидел её глаза — два круглых жемчужно-белых бельма — и понял, что женщина почти наверняка слепа.

— Сны… изменились, — проскрежетала она, обвиняюще тыча пальцем в Сланца, будто он украл у неё что-то. — Жарко! Жаркие сны! Хладное время! Гнев!

Фандерлинг отшатнулся, но Кремень шагнул вперёд и обхватил её сухую ладошку своей.

Маленькую старушку колотила словно горячечная дрожь.

Сестра поспешила успокоить её:

— Ну-ну, радость моя, моя сахарная, всё хорошо, — приговаривала она, целуя реденькие белые волосы. — Не бойся. Гульда с тобой. Я здесь.

— Бойся, — хрипло шептала вслед за ней Мэв. — Здесь.

— Что здесь, дорогая? Что здесь?

Крошечная скиммерша пробормотала ответ так тихо, что Сланец едва расслышал:

— Гнев…

Эна, дочь Длиннопалого, привезла их обратно к пятому фонарю у тропы в устье реки и там позволила снять с глаз повязки. Сланец был страшно рад тому, что опять может видеть, а пуще того — что они убрались из насквозь просоленной и прокопчённой сушильни.

— Ну, малыш, нашёл ты то, что искал? — спросила девушка Кремня.

— Не знаю, — ответил он. — Я ощупываю незнакомые вещи в темноте, пытаясь понять, как они выглядят.

— А ты странный, а, мальчик? — девушка-скиммер повернулась к Сланцу. — Теперь я вспомнила тебя, ты — Сланец Голубой Кварц.

Сланец, который уж решил, что странности этой ночи исчерпаны, уставился на неё.

— Откуда ты знаешь?

— Неважно. Лучше о том помалкивать. Но ты друг улосийца, Чавена, не так ли?

Даже если она в некотором смысле им помогла, — а поскольку Сланец понятия не имел, что делает Кремень, то не мог утверждать этого со всей уверенностью, — он не был так глуп, чтобы выбалтывать первому встречному всё о беглом лекаре.

— Я бывал у него. Это всякому известно. И что?