– Ты думаешь, я хочу освобождать Флеминга? – прорычал Гамаш. – Хочу привести его в Три Сосны? Да у меня от одной только мысли о нем вся душа переворачивается. Но видимо, у нас нет выбора. Флеминг, возможно, не скажет нам, где хранятся чертежи. И у него появится возможность бежать. Но я не знаю, где находятся чертежи. И ты не знаешь. Господь свидетель, чего я только не предпринимал, чтобы их найти!

– И Флеминг, возможно, тоже ничего не знает. Он готов врать что угодно, лишь бы выбраться оттуда.

– Но не исключено. Не исключено, что и знает. Возможно, он наша единственная надежда.

Бовуар в ужасе посмотрел на Гамаша:

– Вы возлагаете надежды на это существо. Что, если следующие жизни, которые он заберет, будут жизнями мадам Гамаш, или Анни, или ваших внучек? Вы и в этом случае будете сохранять такую же беспечность?

– Беспечность? Ты думаешь, я беспечный? Если чертежи найдем не мы, ты хоть представляешь, сколько жен и мужей, детей и внуков погибнут? Десятки тысяч. А может, и сотни. Никто не будет в безопасности!

Это было несоразмерное уравнение, и Гамаш выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание. Ему приходилось всерьез обдумывать возможность пособничества убийце ради большего блага.

Мэри Фрейзер ошибалась, давая характеристику Гамашу. Он делал трудный выбор прежде и не отказывался от этого теперь. Пойти на возможную гибель нескольких человек ради спасения многих. Эти решения разрывали на части его душу, и он отполз в Три Сосны, чтобы исцелиться. Но, как выяснилось, не для того, чтобы спрятаться.

Бовуар открыл рот, тяжело дыша и глядя, как загнанная лошадь.

– Анни беременна, Арман.

Потребовалось несколько мгновений, прежде чем эти слова проникли сквозь оборону Гамаша, сквозь охватившую его панику. Но потом плечи его опустились, лицо смягчилось.

И он все понял.

– Боже мой, – прошептал он.

Быстрыми, широкими шагами он преодолел расстояние между ними и обнял Жана Ги, прижал к себе рыдающего зятя.

– Мы найдем чертежи, – повторял он снова и снова, пока Жан Ги не успокоился. – Мы их найдем.

Хотя он и не знал как.

Остальную часть дороги за рулем сидел Арман, давая Жану Ги возможность отдохнуть и поговорить об ожидаемом ребенке. И об Анни.

– Пожалуйста, не говорите мадам Гамаш, – сказал Жан Ги. – Анни меня убьет. Она хочет сообщить сама.

– Не скажу, но только вы уж поторопитесь, иначе она как-нибудь выудит это из меня. Она такая хитрая.

За разговорами о радостной новости Гамаш почти забыл об их ситуации, о том, что их ждет. Через несколько миль пути они снова погрузились в молчание.

Гамаш вернулся к своему разговору с Флемингом, попытался сосредоточиться на нем.

– Флеминг признал, что знает Мэри Фрейзер и Шона Делорма, – сказал он, и Бовуар кивнул.

Жан Ги тоже мысленно вернулся к разговору Гамаша с заключенным. Его подстегивало растущее волнение, неустанное тиканье часов и осознание чудовищности преступлений, совершенных Флемингом.

– Но он сказал что-то важное, – проговорил Гамаш. – Мне тогда показалось, что те его слова нужно запомнить, а потом я их забыл.

– Введение в заблуждение, – сказал Бовуар. – Флеминг, вероятно, почувствовал, что проговорился, и попытался спрятать сказанное под кучей всякой ерунды.

– Но что это было? – спросил Гамаш.

Они принялись вспоминать. Ал Лепаж. Брюссель. Агентство. Что там сказал Флеминг?

Жан Ги вспомнил первым. Слова, произнесенные не Флемингом, а Гамашем.

– Пьеса, – сказал он. – Вы упомянули пьесу и положили рукопись на стол. Помните?

– Да, – ответил Гамаш. – Он спросил, прочел ли я ее.

– Вы сказали, что пьеса прекрасна, и он удивился. Но там было что-то еще.

Бовуар дотянулся до заднего сиденья, взял сумку и вытащил зачитанную грязную рукопись.

– Он прикоснулся к ней и сказал, что если бы вы ее поняли, то вам не потребовалось бы приезжать к нему.

– Да. Да, – сказал Гамаш. – Нам не потребовалось бы ехать к нему, потому что мы сами получили бы ответ.

– Тайник, где спрятаны чертежи, указан в этой треклятой пьесе, – сказал Бовуар, глядя на рукопись «Она сидела и плакала». – Вы ее читали, и я ее читал. Я не помню ни слова о чертежах или бумагах. Или вообще о чем-нибудь спрятанном. А вы?

Гамаш задумался, вспоминая. Действие в пьесе разворачивалось в пансионе. Главный герой – неудачник, постоянно выигрывающий в лотерею. Но он теряет все деньги и возвращается на прежнее место. Потом снова выигрывает. И снова все теряет. Переживания его были мучительны, но переданы достоверно и точно, а местами очень забавно.

– Выигрышный билет не прятали и не теряли? – спросил Бовуар.

Гамаш покачал головой:

– Нет, он носил его на цепочке на шее, помнишь? Там, где прежде у него висело распятие.

– Черт. Что же еще? Что еще? Ключи никто не терял? Или перчатку? Или что-нибудь?

Бовуар раскрыл наугад рукопись, ощущая растущее напряжение.

– Позвони Изабель, сообщи ей о шестичасовом выпуске новостей Си-би-си и скажи, пусть соберет все имеющиеся экземпляры пьесы.

– Один есть у Мэри Фрейзер и Шона Делорма, – напомнил ему Бовуар, слыша гудки в трубке.

– Бог с ними, – сказал Гамаш. – Если они читали пьесу Флеминга, то тоже упустили наводку. Пусть тот экземпляр у них и остается.

Лакост сняла трубку, Бовуар включил громкую связь и ввел ее в курс дела.

– Я знаю о шестичасовых новостях, – сказала она. – У меня был профессор Розенблатт, ему позвонил какой-то журналист и спросил про суперорудие. Они явно уже провели какое-то расследование, если знают, что он эксперт в этой области.

– И что он им сказал? – спросил Бовуар.

– Сказал, что давно на пенсии, а доктора Булла много лет как нет в живых. Они спрашивали о найденном «Проекте „Вавилон“», а он ответил, что это маловероятно, поскольку такая пушка, скорее всего, никогда не была построена и в любом случае не могла бы работать.

– И они приняли его слова за чистую монету?

– Отнюдь, – ответила Лакост. – Профессор опасается, что он, возможно, лишь ухудшил ситуацию, отрицая то, что им уже достоверно известно.

– Не думаю, что на данном этапе что-то можно ухудшить, – сказал Бовуар.

– Но хорошая новость состоит в том, что пока они не знают, где находится пушка, и я подозреваю, они для начала нацелятся на Хайуотер. А может, на том и остановятся.

Но все они прекрасно понимали, что благополучного исхода ждать не приходится.

– Нужно собрать все экземпляры пьесы. Но не трогать ту, что у агентов КСРБ.