кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, мы близки к договоренности с Международным валютным фондом, люди верят в правительство и его политику. Вот так на ровном месте сменить кабинет — это ошибка.

Была еще повторная просьба написать заявление. А после моего повторного отказа президент вызвал Волошина, у которого, конечно, уже был заготовлен указ.

— Как у вас с транспортом? — вдруг спросил меня Борис Николаевич.

Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить и на такси.

Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе. Сморщившись от боли, положил руку на левую часть груди. Сразу же в кабинет вошли врачи. Я хотел встать и уйти, но он жестом меня удержал. После медицинской помощи Ельцин почувствовал себя явно легче, встал, сказал:

— Давайте останемся друзьями, — и обнял меня.

Я вышел в приемную, там были В. Н. Шевченко, секретари, которые уже знали о происшедшем и, судя по всему, переживали случившееся. А меня обуревали смешанные чувства: с одной стороны, безусловно, обида, а с другой — потрясающее чувство свободы, я бы даже сказал точнее — освобождения. Позвонил домой, рассказал обо всем жене, которая отреагировала более чем радостно.

В тот же день президент выступил по телевидению с подготовленным ему текстом, в котором говорилось о том, что я выполнил свой долг, в тяжелой обстановке сплотив общество, добившись стабильности. Но это все было отнесено лишь к тактическим задачам, а стратегически, дескать, в области экономики нужно сделать большой рывок, и поэтому, мол, нужен сейчас другой человек. «Уверен, — закончил свое выступление Ельцин, — что новый премьер способен придать работе кабинета необходимую динамику и энергию». Новым председателем правительства стал Сергей Вадимович Степашин. Через два месяца его постигла та же участь, что и меня, и тоже неожиданно для него самого.

Из Кремля я приехал в Белый дом, где в зале заседаний правительства попрощался с коллегами. Был очень тронут тем, что встретили меня стоя и провожали аплодисментами. Я сказал очень кратко:

— Мы делали все, что могли, и нам не приходится краснеть, — и поблагодарил всех министров, руководителей ведомств, со многими из которых, конечно, сохранил и сохраняю дружеские отношения.

А вечером был на стадионе, где шел футбольный матч. Некоторые решили, что это была продуманная акция, чтобы показаться народу в хорошем настроении. На самом деле просто захотелось посмотреть футбольную игру любимой команды, и все.

Протесты против разгона нашего правительства, разгона, так как после моей отставки были уволены почти все заместители председателя и заменен целый ряд министров, прозвучали в двух палатах парламента. Руководители и Госдумы, и Совета Федерации сразу же предложили мне выступить с их трибуны — я отказался, понимая, что эти выступления могут взбудоражить многих людей.

Глубоко, сердечно благодарен авторам тысяч писем, телеграмм из всех уголков России, от коллег из-за рубежа, в которых выражалась поддержка, содержались добрые слова в мой адрес, в адрес всего нашего кабинета.

Так закончились восемь месяцев моего руководства правительством.

Жалею ли я о том, что все-таки дал себя уговорить в сентябре 1998 года занять пост премьер-министра? Ведь за эти месяцы пришлось не только пережить много далеко не легких дней по работе, но и перенести немало ударов в спину. Оценивая теперь, уже ретроспективно, свое согласие возглавить кабинет, должен сказать: не жалею. Прежде всего потому, что уверен — эти восемь месяцев прошли с пользой для страны, для нашего народа.

Думаю, что они положили предел псевдолиберальной практике, затягивавшей страну в пучину перманентного кризиса. Уверен, что, несмотря на возможность зигзагообразного движения, уже никому не удастся загнать нашу экономику в это пагубное для России русло. Верю и в другое: то, что было заложено правительством в его экономический курс, те идеи, которые были провозглашены в области государственного строительства, те действия, которые начали осуществляться против засилья экономической преступности и коррупции, несомненно, будут иметь свое продолжение.

Не сбылись надежды моих недругов, что, как только уйду с поста премьера, обо мне просто все вокруг забудут. Вопреки этим прогнозам, которые тоже в немалой степени легли в основу решения о моей отставке, мой рейтинг продолжал расти. Это было полной неожиданностью для «семьи».

Жалею ли я о том, что период моей работы во главе кабинета оказался искусственно ограниченным лишь восемью месяцами? Конечно, многого мы не успели сделать. Вместе с тем я не ушел из политической жизни и надеюсь, что в меру своих сил служу России.

Накопилась ли злость в отношении Ельцина, «семьи»? Накануне празднования Дня независимости 12 июня 1999 года — это было ровно через месяц после моего смещения — один из близких к окружению Ельцина людей прозондировал мое настроение в случае, если меня наградят высшим орденом. Ответил, что не приму награды. Обида — да, но не злость.

Очевидно, продумывались и другие способы «нейтрализации» меня перед выборами в Государственную думу. В ноябре был приглашен к президенту Ельцину, которого не видел с момента моей отставки и который не позвонил мне ни разу даже после того, как мне успешно сделали операцию на бедренном суставе и боли остались в прошлом. Я не принял приглашения. Дело было не в Борисе Николаевиче, к которому не испытываю неприятия. Но сам способ приглашения через третьестепенное лицо из секретариата протокола президента наводил на размышления: а не готовится ли какая-нибудь пиаровская акция против меня? Отказавшись от приглашения, заявил представителям СМИ, что не намерен иметь дело с окружением президента, с «семьей», зная ее истинные в отношении меня настроения.

После отставки нигде, ни в какой связи не отзывался отрицательно о президенте. В день рождения Ельцина 1 февраля 2000 года послал ему теплую телеграмму. Так случилось, что в тот день в Москве находилась Мадлен Олбрайт. Во время встречи с ней мне передали записку от В. Н. Шевченко, в которой говорилось, что «Борис Николаевич хотел бы, в случае вашего согласия, видеть вас сегодня. Пожалуйста, позвоните до семи вечера». Оставалось еще какое-то время до семи. Мой помощник разыскивал Шевченко по оставленному мне телефону, но тщетно. Через несколько дней увиделся с Шевченко, которому, как я понял, было неприятно на эту тему разговаривать. Очевидно, в очередной раз поработала «семья».

Когда я ушел с поста премьер-министра, не сразу решил в другом качестве участвовать в активной политической жизни. Отбросил сомнения только после операции, когда убедился, что здоровье не будет помехой. К сожалению, у нас в стране было слишком много примеров того, как лидеры, крупные политические деятели, не обладая способностью самооценки, самоконтроля да еще под аккомпанемент прославляющих их песнопений, напрочь забывали о своих