Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо сказать, что аэродром позволял разместить на нем довольно большое количество самолетов, и в начале сентября, когда сюда перебазировался из Клопиц 51-й МТАП, вся наша дивизия, а это два минно-торпедных, один бомбардировочный и два истребительных полка, полностью собралась в одном месте. Истребители просто расставили вдоль летного поля, остальные самолеты были спрятаны в лесу. И что интересно, при таком довольно большом количестве техники никто никому не мешал.
Другое дело – подсветка взлетно-посадочной полосы. Некоторое время она полностью отсутствовала, и пока ее не установили, нам приходилось работать без нее. По представлениям мирного времени такая вольность считалась вопиющим нарушением правил безопасности полетов, но война заставляла нас идти на любые жертвы, поэтому ночью мы взлетали практически в полной темноте, ориентируясь лишь на костры, разожженные матросами. Некоторые пилоты предлагали пользоваться фарами, так же, как и при посадке, но Борзов, полагая, что их отраженный свет будет слепить нас, поначалу категорически запретил нам делать это.
Однажды мне пришлось взлетать ночью, да еще и при боковом ветре… Очень неприятное дело. Машина, набирая скорость, ввинчивается во тьму, и лишь огоньки костров, мелькающие по бокам, да едва проступающая впереди линия горизонта, где черный лес сливается с немногим более светлым небом, дают возможность визуальной привязки.
Наконец машина отрывается от грешной земли. Как же хочется посильнее потянуть штурвал на себя, чтобы поскорее подняться повыше! Но – нельзя. Поторопишься, и все – рухнет вниз не успевший набрать достаточную скорость самолет, похоронив под своими обломками экипаж…
Внезапный удар по носовой кабине заставил меня вздрогнуть всем телом. «Все, – пронеслось в мозгу, – отлетался…» Но прошла одна секунда, вторая… И ничего! Моторы работают, как и положено, машина идет прежним курсом…
– Командир! – слышу голос штурмана. – У меня в кабине переднее стекло разбито. Дует сильно.
– Понятно, – отвечаю, – лететь сможешь или будем садиться?
– Давай дальше пойдем, а там посмотрим…
Но не прошло и двадцати минут, как штурман не выдержал:
– Не могу больше! Замерз…
Делать нечего, пришлось возвращаться. Зашел на КП, как говорится, с опущенными ушами, ожидая заслуженного нагоняя от Борзова. Ну что же, сам виноват, передержал машину у земли, вот и зацепил верхушку сосны, хорошо еще, что не мотором…
Правда, это происшествие заставило Борзова вернуться к идее пользоваться фарами на взлете. Несколько пробных попыток подтвердили ее правоту, и вскоре этим приемом вовсю стали пользоваться все экипажи…
Тем временем, несмотря на все усилия противника, нашим войскам все же удалось сдержать его наступательный порыв, а значит, для снабжения группы армий «Север» всем необходимым у врага оставался лишь один путь – морской. Естественно, задача нанести вражеским транспортам максимально возможные потери была возложена на нас, экипажи торпедоносцев.
21 августа около трех часов ночи мой экипаж уходит в очередной крейсерский полет. Расчет простой – еще до рассвета выйти на просторы Балтики и прочесать ее побережье от Ирбенского прохода почти до самой Данцигской бухты, вернувшись назад тем же маршрутом. Учитывая весьма высокую потребность немецких войск в пополнении и боеприпасах, шансы встретить вражеский транспорт достаточно высоки.
Но теория порой весьма значительно отличается от практики, и в этот раз нам никак не удавалось обнаружить хоть что-нибудь, достойное атаки. Словно сговорились немцы не выходить в море в эти часы.
А вот и рассвет. Над морем он выглядит совсем иначе, чем на суше. Солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но волны уже отсвечивают его бликами. Затем на стыке морской и небесной стихий вспыхивает пламя, с каждой минутой разгораясь все ярче и ярче. И вот наконец показывается и само небесное светило… Сраженный такой красотой, забываешь обо всем… Лишь смотришь и восторгаешься…
И вдруг севернее Либавы замечаю четыре продолговатых силуэта, выстроившиеся друг за другом. Присмотрелся к ним повнимательнее… Так и есть, конвой в кильватерном строю. Впереди два небольших тральщика, за ними два транспорта. Идут на юго-запад, и вот ведь совпадение, как раз спереди-справа от моего самолета. Разворачиваюсь в их сторону и сразу же ложусь на боевой курс, выбрав в качестве цели самый большой транспорт…
– Торпеда пошла! – раздается столь знакомый мне выкрик радиста.
Тут же резко бросаю самолет влево, чтобы пролететь за кормой атакованного мной судна, и даю полный газ моторам. Они ведь еще не стреляли, может быть, удастся проскочить незамеченным…
К сожалению, не удалось. Прицел врага оказался очень точным, и первые же трассеры замелькали прямо перед носовой частью самолета, не оставляя времени на какой бы то ни было маневр. В следующее мгновение смертоносный металл впился в мой «Бостон», резко швырнув его влево. В ушах раздался противный треск разрываемой обшивки. Моментально толкаю штурвал от себя, одновременно давая правую ногу и выкручивая баранку влево. Машина со скольжением несется вправо-вниз, и ей удается вырваться из свинцовых объятий. Повезло, ой как повезло!
Опять наблюдаю перед собой похожую на решето штурманскую кабину. И как в прошлый раз, Бабанов совершенно не дает о себе знать. И вновь гнетущая тяжесть, до боли сдавливающая сердце. Ведь, может быть, сейчас еще можно спасти товарища, перевязав его раны. Лежит он, беспомощный, истекающий кровью, а ты, отделенный от него бронеплитой, ничем не можешь ему помочь…
Радист отделался парой осколочных царапин на мягком месте, а меня опять даже не зацепило. Спасло бронестекло, принявшее на себя удар зенитного снаряда. Да уж, кто-то на небе очень сильно меня оберегал…
…Дело в том, что никогда ранее бронестекло это я с собой не брал, нарушая при этом соответствующий приказ командира. Толстое оно было, около шести сантиметров, крепилось внутри кабины сразу же за обычным остеклением и заметно ухудшало обзор, особенно на малых высотах.
А как раз перед этим вылетом Пичугин взял да и поставил его на самолет. На мой вопрос о причинах этого действия он так и не смог дать вразумительного ответа, пробормотав что-то вроде «да так, на всякий случай»… В общем, отругал я тогда Ивана за самоуправство, но ввиду отсутствия времени на демонтаж бронестекла так с ним и полетел.
И теперь, глядя на белую паутину трещин, опутавшую место попадания снаряда, с легкостью размозжившего бы мою голову, не окажись на его пути спасительной преграды, я с благодарностью вспомнил Пичугина, незаслуженно обиженного мною. Понятно, что после этого случая бронестекло никогда больше не снималось со своего законного места…
…Пересекаю береговую линию между Либавой и Виндавой. Солнце в глаза светит, на небе ни облачка. Здесь также пришлось поволноваться, ведь в Либаве находились истребители противника. Но они, видимо, не ожидав от одинокого самолета такой наглости, вовремя среагировать на наше появление вблизи своей базы так и не успели.