от слез, бестолково толкая его в грудь растопыренными пятернями. — Ты его последнего заработка лишил! Сволочь! У него дети. Я тебя сама удавлю. Я тебя не-на-ви-жу, ненавижу тебя, слышишь?

Дима молчал, словно не замечая ее, не слыша, не чувствуя ее ударов. Он молчал, глядя поверх ее головы на Петра.

Машина догорала.

В окнах дома зажегся свет, там стояли люди, смотрели вниз, на горящую машину, но никто не спешил выходить.

Петр подошел к Нине, не без труда оттащил ее от Димы, обнял за плечи, отвел от мужа подальше. Он был странно, необъяснимо спокоен.

— Ты мне скажи, скот… — Петр взглянул на Диму. — Если ты вообще в состоянии говорить связно. Ты что с ней делаешь? — Он кивнул на Нину. — Ты зачем ее мучаешь?

— Это еще вопрос, кто кого мучает, — ответил Дима. — Я ее люблю. Понял? Я ее не отдам. Она мне нужна.

— Она? — ненавидяще уточнил Петр. — Она или те деньги, которые она для тебя горбом зарабатывает? Ишачит на тебя, гада?

— Петя, не нужно, молчи, — взмолилась Нина.

— Ты хоть знаешь, что она четвертый месяц подряд твой долг выплачивает? Этим, чью лавку ты с землей сровнял?

— Петя, молчи! — крикнула Нина.

— Ты это знаешь?

Дима пробормотал нечто нечленораздельное и потрясенно уставился на жену. Машина еще горела, алые отблески огня метались по снегу.

— Это правда? — Дима шагнул к Нине, качнулся, тяжело оперся на свою палку. — И ты молчала? Почему ты молчала? Почему?

* * *

Его поезд отправляется в ноль часов ноль минут. Сейчас — утро, одиннадцать. Вещи собраны. Вещи! Громко сказано. Дорожный саквояж наполовину пуст. Жизнь налегке, походно-полевая жизнь, удобная штука.

Олег закурил, подошел к окну. Осталось двенадцать часов. Что с ними делать, как их убить?

Можно отключить телефон, выпить таблетку снотворного, лечь, уснуть. Проспать до вечера. Это нетрудно. Ему теперь все время хочется спать. Сонная вязкая одурь, пустота в голове, вялое, расслабленное тело.

Это спад, нервный спад Нормальная реакция организма на пережитый стресс.

Как убить время?

Вот деньги. Вот билет на поезд вот пять фотографий, мутноватых, нечетких, не лучшего качества.

Олег съездил в Москву, договорился с приятелем, закрылся в фотолаборатории и сам проявил эту жуть, где ночь, обрез, где весь этот морок.

Конечно, он мазохист. Конечно, это пытка. Да, пытка, но он рассматривал их часами. Изучил досконально.

Все эти несколько дней он или спал, проваливаясь в неглубокую тревожную дрему, или рассматривал фотографии, разложив их веером на разобранной постели.

Да, пытка. Но и странная, вполне радикальная терапия. Олег освобождался. Все тот же эффект освобождения.

Он выздоравливал. Демоны этой осени медленно, нехотя, сопротивляясь, не сразу, но уходили. Они покидали его. Надолго ли? Кто ж его знает.

Зазвонил телефон, Олег снял трубку.

— Это Петр. — Сумрачный голос его недавнего нового знакомца. Что-то у него стряслось, похоже. — Олег, я понимаю, что не по адресу. На авось. Да — да, нет — нет. Нужны деньги. Много и немедленно. Сегодня.

— Сколько? — спросил Олег.

— Две тысячи баксов.

Олег присвистнул.

— Я понимаю, что не по адресу, — повторил Петр. — Ты сам восемь штук должен, я знаю.

— Он мне дал отсрочку. Святой человек. Передумал насчет Аляски, притормозил… Что стряслось-то, ты можешь толком?

— Это долго объяснять, — вздохнул Петр. — Нина… Помнишь Нину?

— Еще бы я ее не помнил, — хмыкнул Олег, машинально вытряхивая из бумажника пять фотографий.

— Ее… Ее родственник задолжал одним гадам крупную сумму. Нина возвращала долг вместо него. Вчера они повздорили, Нина и этот ее родственник. Короче, он взбеленился, наломал дров. Нашел этих гадов, которым он должен, наехал на них — они его скрутили. Держат где-то, говорят Нине: пока не отдашь две штуки, которые он нам должен, ты его не увидишь. Можешь вообще никогда не увидеть. Такие дела. Нина в истерике. Я всех обзваниваю. Денег, сам понимаешь, нет ни у кого.

— А в милицию?.. — спросил Олег.

— Да толку-то! Тридцать первое. Нет, позвоню, конечно. Не найдем денег — позвоню.

— Сколько нужно? Две? — Олег внимательно рассматривал фотографии, лежащие перед ним на подоконнике. — Слушай… Помнишь, она тогда, ночью, здесь сказала? Сколько ей предлагали за эту пленку? С моим… — Олег запнулся, выговорил через силу: —…смертоубийством?

— Ты в своем уме? — помолчав, спросил Петр.

— В своем. В кои-то веки — в своем. Только там, наверное, сегодня нет никого, в этой ее шарашке. Предпраздничный день.

— Я тебе перезвоню через пару минут, — сказал Петр. — Отзвоню в таблоид и потом — тебе, — и добавил, поразмыслив: — Затея, конечно, аховая. Но чем черт не шутит!

Он уже все понял, с полуслова, весь расклад. Понятливый.

— Ты уверен, что не передумаешь? — спросил Петр.

— Звони, — сказал Олег вместо ответа.

Пять мутноватых, нечетких фотографий лежали перед ним на подоконнике.

Сейчас он попробует их продать.

Потом он уедет.

Интересно, нет, в самом деле интересно: сколько это стоит?

Сколько стоит он сам? Сколько стоит его смерть? Нет, надо быть точным: попытка самоубийства. Сколько это стоит?

Гроши, надо думать. Сейчас сейл, новогодняя распродажа.

Гроши.

Пока они мчались по городу на «девятке» приятеля, сидевшего за рулем («А твоя машина где?» — спросил Олег. «Схоронил вчера. Испустила дух моя старушенция»), пока они гнали по праздничному городу, мимо всех этих елочных базаров, нарядных вывесок, мимо транспарантиков с лицемерными пожеланиями счастливого Нового года, пока они добирались до Замоскворечья, Олег все прикидывал, посмеивался про себя, самого себя спрашивал: «Сколько? Сейчас ты узнаешь свою цену. Пятак в базарный день, не иначе».

Судьба этой самой Нины волновала его не слишком, он ее плохо помнил, он ее совсем не знал. Взбалмошная бабенка не первой свежести, типовая особь из ненавистного ему племени журналюг-репортеришек.

Зато вот этот смуглый, не старый еще, но уже сивый мужик, сидевший рядом с Олегом на заднем сиденье, бесконечно переговаривающийся со своей Ниной по ее же мобильному, вот он был Олегу симпатичен.

Олег невольно прислушивался к их нервным, коротким, маловразумительным переговорам. Понятно: баба в истерике, она сидит дома и воет от страха за своего родича, угодившего в капкан.

— Они звонили? — кричал Петр в трубку. — Когда? Десять минут назад? А с Димой дали тебе поговорить? Так, хорошо… Не кричи, выслушай меня: скажи — через сорок минут будет ясно, есть у нас деньги или нет… Что он мог обещать? Не кричи… Что мне мог обещать твой Игорь? Разговор вслепую, на пальцах… Он сказал: «Приезжайте, привозите, я посмотрю». Да… Да…

И что-то он еще ей говорил, утешал, успокаивал. Олег искоса поглядывал на него.