— Это дело никоим образом не должно обнаружить связь с моей Семьей.

— Клянусь.

Дон Тетранья опять закрыл глаза, но ненадолго. Когда он открыл их вновь, его лицо расплылось в широкой улыбке, но, как всегда, без тени веселья. Это был один из самых невеселых толстяков, которых когда-либо приходилось видеть Винсу.

— Когда твой отец женился на шведской девушке вместо того, чтобы выбрать жену своей национальности, его семья пришла в отчаяние и приготовилась к худшему. Но твоя мать оказалась хорошей женщиной, спокойной и послушной. А потом родился ты — очень красивый сын. Но ты не только красив, Винсент, ты еще и настоящий боец. Ты отлично, чисто поработал на Семьи в Нью-Йорке и Нью-Джерси, в Чикаго и здесь, на побережье. Не так давно ты оказал мне большую услугу, раздавив этого таракана Пантанджелу.

— И за это я был вами щедро вознагражден, дон Тетранья.

Отвертка пренебрежительно махнул рукой:

— Мы все получаем за свой труд. Сейчас разговор не о деньгах. Твоя преданность и отличная служба измеряются годами и стоят больше, чем деньги. Поэтому я должен тебе по крайней мере единожды.

— Благодарю вас, дон Тетранья.

— Ты получишь имена тех, кто изготавливает такие документы в этом городе, а я позабочусь о том, чтобы их предупредили о твоем визите. Тебе будет оказана всесторонняя поддержка.

— Раз вы так говорите, так и будет, — сказал Винс, вставая и делая полупоклон. — Я знаю, что так и будет.

Дон жестом приказал ему сесть.

— Но прежде чем ты займешься этим своим частным вопросом, я бы хотел дать тебе одно поручение. В Окленде есть человек, который очень огорчает меня. Он думает, что я не трону его, потому что у него большие политические связи и хорошая охрана. Его зовут Рамон Веласкес. Это будет трудное задание, Винсент.

Винс сделал над собой усилие, чтобы скрыть охватившие его отчаяние и раздражение. Именно сейчас ему совсем не хотелось браться за хлопотное дело. Винсу нужно было сконцентрировать все свои силы на поисках Тревиса Корнелла и собаки. Но он знал, что задание, которое давал ему Тетранья, было не просьбой, а условием. Для того чтобы получить имена людей, занимающихся подделкой документов, он должен будет сначала убрать Веласкеса.

Винс сказал:

— Почту за честь раздавить любое насекомое, укусившее вас. И на этот раз это ничего вам не будет стоить.

— Нет, нет, я обязательно заплачу тебе, Винсент.

Улыбаясь самым любезным образом, Винс сказал:

— Прошу вас, дон Тетранья, разрешите мне оказать вам эту услугу. Это доставит мне истинное удовольствие.

Тетранья притворился, что обдумывает просьбу, хотя несомненно рассчитывал на подобное предложение. Он похлопал себя обеими ладонями по огромному брюху:

— Везучий я человек. Куда бы я ни повернулся, люди готовы оказывать мне услуги.

— Дело не в везении, дон Тетранья, — проговорил Винс, которого уже тошнило от этого манерного разговора. — Вы пожинаете то, что сеете, и если вы пожинаете доброту, то это потому, что сами щедро посеяли ее семена.

Просияв от удовольствия, Тетранья принял предложение Винса убрать Веласкеса бесплатно. Ноздри его поросячьего носа раздувались, как от запаха вкусной еды. Он сказал:

— Скажи мне… мне просто интересно, что ты сделаешь с тем человеком, с которым у тебя вендетта, когда найдешь его?

«Вышибу мозги и заберу собаку», — подумал Винс.

Он знал, однако, что от него, наемного убийцы, всеобщего любимца, Отвертка хотел услышать что-нибудь менее прозаическое, поэтому Винс сказал:

— Дон Тетранья, я отрежу ему яйца, уши и вырежу ему язык, а потом воткну ему лезвие в сердце и заставлю его замолчать навсегда.

Глазки толстяка одобрительно заблестели, а ноздри раздулись.

Наступил День Благодарения, но Аутсайдер не нашел дом из мореного дерева в районе Биг Сюр.

Каждую ночь Тревис и Нора запирали изнутри ставни на окнах и двери. Поднявшись на второй этаж, они ложились спать, положив ружья рядом с кроватью, а револьверы на тумбочки.

Иногда глубокой ночью они просыпались от странного шума во дворе или на крыше крыльца. Эйнштейн начинал ходить от окна к окну, усиленно принюхиваясь, но всем своим видом показывал, что бояться нечего. Выглянув наружу, Тревис обычно обнаруживал источник шума: енота или другого лесного обитателя.

Праздник Благодарения превзошел ожидания Тревиса. Они с Норой приготовили традиционный обед на троих: зажаренную индейку с каштановым соусом, запеканку, морковное заливное, печеную кукурузу, салат из перца, рогалики и тыквенный пирог.

Эйнштейн попробовал все блюда, поскольку, в отличие от обычных собак, у него были хорошо развиты вкусовые ощущения. И хотя салат из перца ему совсем не понравился, от индейки он пришел в восторг. Целый день потом пес занимался тем, что обгладывал косточки.

Наблюдая за Эйнштейном на протяжении многих недель, Тревис заметил, что тот иногда ел некоторые травы во дворе, хотя время от времени и давился ими. В День Благодарения ретривер тоже вышел во двор пощипать травы, и, когда Тревис спросил его, нравится ли она ему на вкус, Эйнштейн ответил отрицательно.

— Тогда зачем ты ешь ее?

«МНЕ ЭТО НУЖНО».

— Зачем?

«Я НЕ ЗНАЮ».

— Если ты не знаешь, зачем тебе это нужно, откуда тебе известно, что это тебе нужно вообще? Инстинкт?

«ДА».

— Просто инстинкт, и все?

«НЕ ДАВИ НА МЕНЯ».

В тот вечер они втроем сидели на подушках, разложенных на полу в гостиной перед большим каменным очагом, и слушали музыку. Пламя очага отражалось в блестящей толстой шкуре Эйнштейна. Обняв одной рукой Нору за плечи и свободной рукой поглаживая пса, Тревис думал о том, что ретривер не зря все-таки ест траву, поскольку выглядит здоровым и бодрым. Собака несколько раз чихнула и время от времени покашливала, но это скорее всего было нормальной реакцией на гастрономические излишества в праздничный день и на сухое тепло, исходившее от очага. Тревису и в голову не пришло беспокоиться о здоровье пса.

Теплым днем в пятницу, двадцать шестого ноября, на следующий день после праздника Благодарения, Гаррисон Дилворт находился на борту своей любимицы, сорокадвухфутовой яхты «Красавица», пришвартованной на своей постоянной стоянке в бухте Санта-Барбары. Он полировал металлические поручни и рукоятки и настолько увлекся этим занятием, что не заметил приближения двух мужчин в строгих костюмах. Гаррисон поднял глаза, когда они были уже готовы представиться ему, и сразу понял, с кем имеет дело, еще до того как они показали ему свои служебные удостоверения.

Одного из них звали Джонсон, второго Соамс.