— Я купил имение в Ореанде, — сказал он Елизавете Ксаверьевне. — Скоро поселюсь по соседству на покое.

— А как же подданные, ваши дети? — удивилась графиня.

— Дети уже выросли.

Окрестности Дивеевского женского монастыря.

Нижегородская губерния.

Матреша семенила по тропинке между высокими косматыми елями. Великаны обступали дорогу, их корявые стволы зеленели ото мха, а с голых нижних веток свисали бороды бледно-голубых лишайников. То и дело стежку пересекали паутинки, наведенные за ночь неутомимыми ткачами. Каждое утро девочка рвала их, но больше здесь никто не ходил, и тонкие нити протягивались вновь.

Матреша уже часа полтора была в пути, волосы у нее взмокли, на носу выступили беловатые капли пота. Девочка присела на траву, заново перевязала онучи, сняла платок и подышала немного, слушая веселый щебет над головой. Раньше-то она, конечно, боялась. И медведей, и волков, и даже лосей, просто потому, что большие. Но дедушка сказал, что они ее не тронут. И не трогали. По его слову.

Сейчас-то еще не холодно. А как придет зима, навалит снегу, кто будет сюда ходить? Она и будет. Кому же еще? Прежде Матреша носила еду из послушания. А потом привыкла к дедушке. Дедушка, он такой… Схимник. Его мишки слушают. И ангелы за советом ходят. Но не когда Матреша в гостях. Стесняются. Раз девочка вышла на полянку, а у избушки на колоде сидит старец, в ладошке хлебушек, а у ног такое страшилище — огромный, бурый, голова, как улей. А дедушка знай, топтыгина кормит да за ухом чешет.

Матреша вскрикнула и упала на влажный мох, как сосенка в сыром бору. Вот схимник испугался.

— Оплошал я, — говорит. Легонько стукнул медведя по боку. Тот поурчал да и отошел за деревья. Старец Матреше в лицо водой побрызгал. — Вставай, красавица. Совсем, видать, ты барышней сделалась, раз в обмороки падаешь. Пора тебе думать, как дальше жить. Постригаться ли в монастырь или замуж идти.

Матреше такое в голову не приходило, но раз дедушка сказал, надо подумать.

— Да ты больно-то мозги не труди, — смеялся схимник. — Все за тебя Господь управит. Садись-ка вот рядышком, дай Михайло Потапычу покушать.

Поманил медведя. Тот, переваливаясь, вышел и снова улегся у ног дедушки.

— Он мне руку откусит, — испугалась послушница.

— И на то Божья воля. Не откусит.

Правда, не откусил. Только горячим языком пощекотал ладонь. Да дух от него, от зверя, такой, не домашний. Звериный дух.

И покуда топтыгин лежал, а дедушка с ним разговаривал, Матреша, сидя подле на колоде, боялась поднять на схимника глаза. У его лица дрожал, точно ободок вокруг свечи, какой-то другой, чуть расплавленный воздух, так что и глядеть больно. Зрачки режет.

— Святому Герасиму лев служил, а ко мне, убогому, медведи ходят. — Дедушка улыбнулся, и свет потух.

На самом подступе к избушке Матреше послышались голоса. Девочка остановилась и прянула с тропинки. Кто бы там ни был, лучше посмотреть. Однажды на старца набрели лихие люди. Побили его и покалечили. А взяли только полмешка картошки. Потом разбойников поймали, но дедушка не стал против них свидетельствовать. Всякой твари Бог судья.

Матреша выглянула из-за толстой елки и неуверенно потянулась к следующему дереву. Как белка по земле, от ствола к стволу, она добралась до края полянки. Голос был дедушки. Да и не дедушки совсем! Схимник стоял перед двумя красивыми господами в мундирах и вздымал руки, в одной из которых держал палку. Старец был сухонький, а казалось, будто нависает над гостями.

— Отыдите!

Те пятились.

— На что благословения хотите? На братоубийство? Каины!

И в этот момент глазам Матреши снова стало больно. А тем двум, в мундирах — подавно. Первый вскрикнул и закрыл лицо руками. А второй подхватил товарища под локоть и поволок прочь от избушки, что-то невнятно выкрикивая. Поодаль виднелась двуколка, запряженная холеными, пестрыми, как кукушкино яичко, рысаками. Незнакомцы вскочили в нее, и тот, что еще мог смотреть, хлестнул лошадей по спинам.

Девочка даже присела от испуга за еловым стволом. Голова у нее закружилась, а влажные подошвы онучей заскользили по сырой хвое. Старец сам нашел Матрешу за елкой.

— Вот ты где, моя радость? Спряталась?

— Дедушка, за что вы на них так?

Схимник взял у гостьи корзинку с хлебом и поманил к камешку у края поляны. Там из земли бил чистый ключ.

— Смотри, никому не рассказывай. — Лесной затворник накрыл крошечный фонтанчик ладонью, а когда убрал пальцы, Матреша увидела, что вода стала красной, и даже мох вокруг набряк сукровицей. — Вот что они хотят сделать.

Схимник снова опустил руку на воду, и ключ забил по-прежнему прозрачный, как стекло.

— Пойдем, милая, устал я что-то. Не могу сердиться. Совестно мне.

Девочка поддержала старика под руку и довела до колоды, где они совсем недавно сидели с мишкой. Вот было хорошее время! А теперь эти…

— Да ты не тужи, — ласково похлопал ее по ладони схимник. — Нам с тобой тужить не об чем.

Крым.

Коляска двигалась вдоль моря. Южный берег, такой дикий и такой скалистый, кое-где преображался имениями знати. То здесь то там насыпали землю. Высаживали в грунт итальянские сосны. Кипарисы и лавр сами тянулись к небу. Розы до глубокой осени не сбрасывали яркий убор. Тут стоило бы поселиться. Когда-то государь с женой хотел удалиться в Швейцарию и у Женевского озера обрести покой мирными гражданами республики. Теперь Александр надеялся, что дела наконец позволят ему остаться в теплой провинции. Елизавете здесь нравится. Здоровье ее укрепилось. Даст Бог, и они…

— Отсюда вы поедете к Севастополю, — обратился император к свитским. — А я прокачусь верхом до Георгиевского монастыря.

Жестом отклонив любые возражения, он повернул коня и пустил его по дороге между склоном, поросшим фисташкой, и отвалом известняка, осыпавшимся в лазурные воды. Невдалеке виднелся мыс Фиолент, а напротив него — небольшая покатая скала, вздымавшаяся из моря. На ней, по преданию, потерпевшие кораблекрушение греки в 891 году обрели икону святого Георгия. Спасенные перенесли ее в ближайшую пещеру и основали монастырь. Императора там не ждали, тем спокойнее он себя чувствовал. Ему надо было побыть одному.

Весть, сообщенная Воронцовым, смешала карты. План скрыться на юге строился с учетом абсолютной верности военных поселений. До сих пор Александр считал, что действия мятежников намечены на начало следующего года. Сведения исходили от Витта. Но, быть может, это мистификация? Задуманная для того, чтобы заманить его в глухой угол и уничтожить?

Император чувствовал, что не справляется с разыгравшимся воображением. Самые черные догадки теснились в голове. В этой изощренной подозрительности было так много отцовского, что Александр ужаснулся. Неужели химеры заслонят реальность в такой момент, когда от его воли и хладнокровия зависит жизнь миллионов?