— Так сообщил Рой Линку Дэрроу, — пожав плечами, ответил Коуп. — Будь я проклят, если б мы позволили этому ублюдку разрушить нашу школу.

К ним приближалась другая семья, еще только ищущая страницу своего ребенка. Пора было уходить, если они не хотели быть подслушанными.

— Мы сочли своим долгом уберечь вас обоих… от греха подальше, — призналась Биз. — Чрезмерная родительская опека — так вы, по-моему, называете это теперь. Верно?

На протяжении многих лет Энди искала в «Гугле» по запросам «Даллас Уокер» и «Дэвид Даллас Уокер», искала по названиям стихотворений и даже по фразам, как у плохих поэтов. По какой-то причине использование реальных поэтических строк никогда не приходило ей в голову, пока Энди не наткнулась на один выцветший листок бумаги на дне старой шкатулки с драгоценностями, полной одиночных сережек и других забытых безделушек.

Она ввела в строку ввода начало стихотворения, которое Даллас спрятал в дупле дерева, где они обменивались сообщениями.

На первой странице результатов была ссылка на осенний выпуск 1997 года неизвестного поэтического журнала под названием «Редкие странствия» в формате PDF.

Там обнаружилось стихотворение Далласа Уокера «И я люблю».

Стихотворение, очевидно, посвященное ей.

Примечательно, что журнал все еще существовал как онлайн-издание. Просмотрев часто задаваемые вопросы, Энди узнала, что в течение последних десятилетий он также функционировал как издательство, выпуская один-два поэтических сборника в год. Большинство из них — антологии, но некоторые — сборники работ отдельных поэтов. Энди использовала веб-форму, чтобы узнать, были ли представлены или опубликованы какие-либо дополнительные работы Далласа Уокера, и онлайн-консультант ответила сообщением, в котором говорилось, что она изучит данный вопрос.

Энди удивилась, когда две недели спустя ей позвонил сам издатель.

— Я получил рукопись от Далласа Уокера сразу после того, как согласился опубликовать первую часть в осеннем выпуске нашего журнала, — сообщил он с мягким южным акцентом. Похоже, что он был эксцентричным стариком. — Я ответил, что мне понравились стихи и я хочу издать его книжку, но ответа не дождался. Узнав, что он исчез, я пытался поговорить с бывшей женой, но она не захотела работать со мной. На том все и закончилось.

— А у вас, случайно, не сохранилась та рукопись?

— Сладкая моя, вы разговариваете с последним представителем рода барахольщиков. У меня хранится каждый клочок бумаги, когда-либо попадавший в мои руки. К сожалению, все старые вещи лежат в архиве, а я уже передвигаюсь не так шустро, как раньше…

Но когда Энди намекнула, что она, возможно, захочет заплатить за покупку рукописи, издатель оживленно сказал, что, «вероятно, сможет поручить найти ее одному из своих практикантов». Учитывая, что публикация поэзии чаще всего убыточна, вливание денег оказалось мощным стимулом, и через месяц Энди стала обладательницей единственного известного экземпляра «Девушки из Гленлейка».

Как и ожидалось, рукопись содержала тонко завуалированные, но не менее охренительные заявления о его любви к юной особе:

Были высказаны и на редкость проницательные, даже прозорливые замечания о недостатках и потенциальных опасностях существования школ-интернатов:

Но, кроме нескольких выразительных отсылок к скалам над озером Лумис, в стихах не встречалось никаких упоминаний о бюсте Огастеса Коупленда или особого описания особняка директора Дэрроу. Не встретилось даже восприятия Далласом своего коттеджа.

О жизни, любви и о красоте свежего осеннего дня он мог писать где угодно.

Слово bloom встречалось в каждом третьем стихотворении. Даллас Уокер был очаровательным, талантливым социопатом, способным оставить после себя наследие, полное терзаний и тайн. Но заслуживал ли он того, чтобы заплатить самую высокую цену за свой бесшабашный подход к искусству и жизни?

И чего заслуживала она за то, что поддалась его чарам?

В некотором смысле Йен, читавший эту рукопись с полудня в своем кабинете, страдал больше всех.

Энди не знала, чего ожидать, когда сообщила мужу, что не только нашла рукопись, но приобрела права на нее. Она прочитала каждое стихотворение десятки раз, прежде чем поделиться своей идеей о публикации этой книги.

Жить с открывшимся знанием, пояснила она, будет во многом сложнее, чем с тем секретом, который она планировала унести с собой в могилу. Энди приняла реальность того, что попалась в расставленные Далласом силки, но, как и Кэссиди, не могла принять несправедливость его приговора. Выпуск книги в мир мог стать ее жестом против соучастия.

Кроме того, стихи были хорошими.

Энди ожидала, что Йен будет возражать, доказывая, что она подвергает себя риску разоблачения, не говоря уже о его родителях, их детях и в конечном итоге самом Гленлейке. И разве не по тем же причинам в первую очередь у них не было иного выбора, кроме как хранить молчание?

Появившись перед самым ужином, Йен сразу подошел к бару и налил себе бурбона.

— Очевидно, книга не может называться «Девушка из Гленлейка».

— Естественно, — согласилась она. — Но ты одобряешь саму идею публикации?

— Ты понимаешь, что кто-то свяжет это с Гленлейком?

— Понимаю. Но только так я смогу жить с правдой, которую мы вынуждены похоронить.

— С другой стороны, — помолчав, спросил Йен, — много ли народу вообще читает поэтические сборники?

— Надеюсь, достаточно, чтобы покрыть расходы на издание.

— Твое издательство, тебе и решать.

Энди забрала у него стакан виски, поставила на стол и заключила мужа в объятия.

— Кстати, я запомнил строчку, которая могла бы стать хорошим названием, — добавил Йен.

— Какую?

— «Утонуть с другими…»