Немаловажен и тот факт, что как раз в то время Симонов часто встречался со Сталиным на заседаниях Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства. Но, даже располагая такой поддержкой, писатель все равно должен был соблюдать лицемерные правила аппаратной игры: не называя юдофобские выпады своим именем, больше напирать на такие аргументы, как невмешательство в сугубо индивидуальное право каждого автора на литературный псевдоним и т. п.

Затем в ходе начавшейся литературной дискуссии слово взял М. А. Шолохов, который еще осенью 1941 г. в Куйбышеве поразил Эренбурга пьяной антисемитской бранью. Отлично понимая двусмысленное положение Симонова, Шолохов со страниц все той же «Комсомолки» прочел нотацию своему молодому коллеге, ловко раскритиковав его рассчитанную на чтение между строк статью как неискреннюю. Заметка маститого писателя, поддержавшего Бубеннова, имела красноречивое название «С опущенным забралом…».

10 марта Симонов в своей газете парировал эту критику статьей, завершившей дискуссию, так и не переросшую в новую антиеврейскую кампанию. По-видимому, Сталин полагал, что еще рано делать тайное явным, и предпочитал расправляться с обладателями псевдонимов без пропагандистского шума, а тихо, с помощью негласных арестов. Такая тактика помогала ему в глазах интеллигенции сохранять реноме справедливого руководителя, противника национальной нетерпимости. Симонов позднее вспоминал, что в марте 1952 г. на одном из заседаний Комитета по Сталинским премиям диктатор нарочито резко высказался по поводу раскрытия псевдонимов, «в прошлом году (март 1951 г. — Авт.), — с театральной аффектацией негодовал вождь, — уже говорили на эту тему, запретили представлять на премию, указывая двойные фамилии. Зачем это делается?.. Зачем насаждать антисемитизм?»[246]

На сей раз благодаря капризу Сталина фортуна улыбнулась не Михайлову, Бубеннову и Шолохову, а Симонову. Но последний вряд ли мог чувствовать себя победителем, особенно если учесть, что его оппоненты отнюдь не сложили своего оружия.

Некто В. Орлов, бывший работник «Литературной газеты», писал 15 июня 1951 г. Маленкову:

«…B последнее время национальный состав многих редакций значительно улучшился, за что надо сказать сердечное спасибо Центральному комитету… Однако есть у нас еще редакции газет, где положение в этом смысле остается еще плачевным. Я имею в виду две московские газеты — “Труд” и “Литературная газета”. После прихода Симонова в редакцию последней начал осуществляться курс на отстранение русских людей от работы и на укрепление и расширение в ней… сионистского ядра… Правой рукой Симонова стал… некий Кривицкий (3. Ю. Кривицкий — редактор по разделу международной жизни. — Авт.) — его первый и постоянный советчик во всех делах. Решающее влияние в жизни редакции, кроме Кривицкого, получили всякого рода лацисы, черняки, подлящуки, розенцвейги и т. д. Таким образом, Симонов стал почти демонстративно проводить политику, как раз противоположную той, которая осуществлялась в этот момент в других редакциях. Крайне странно, что этот человек, называющий себя русским (вот уж, кажется, беспардонная ложь!)[247], так тяготеет ко всякого рода кривицким… почти открыто заявляет себя их патроном (достаточно вспомнить хотя бы его полемику с Шолоховым), а они, в свою очередь, видят в нем своего лидера и превозносят до небес… Из редакции “Литературной газеты” (про которую вот уж не скажешь: “здесь русский дух, здесь Русью пахнет!”) я перешел в “Труд” — и увы! Попал из огня да в полымя. Совсем еще недавно, в последние годы, в редакции было всего только 10 % русских людей. 90 % аппарата составляли всякого рода чершфельды, лившицы, мирингофы, литваки, коффы и т. д. Засилье этих людей во всех отделах массовой профсоюзной газеты было полным и абсолютным. Все это, несомненно, создавало благоприятнейшую почву для развития сионистских идей и сионистских элементов. Не случайно в редакции в последние годы был арестован ряд лиц — Литвак, Ильин (настоящая фамилия другая) и др. Почти нигде в редакции не было портретов руководителей партии и правительства. Как это ни чудовищно, но это факт. В настоящее время число русских людей в редакции увеличилось (примерно до 56 % состава работников), но по-прежнему хозяином положения остается тесно сплоченная между собой группа, действующая как по команде из одного центра и проводящая единую линию. В эту группу входят: Лившиц (заместитель секретаря), Ростовский (редактор отдела пропаганды), Мануильский (заместитель редактора), Вайнштейн (исполняющий обязанности редактора иностранного отдела), Кофф (заместитель редактора производственного отдела), Юдкин (заведующий отделом писем), Сегалов, Райский и многие, многие другие… Поистине дальше ехать некуда. Поистине наше руководство похоже на щедринское “дреманое око” которое одним глазом видит, а другим не видит, что вокруг него делается. Нельзя ли, чтобы “дреманое око” наконец пробудилось, нельзя ли, чтобы оно мягкую, я бы сказал, тюфячную линию в отношении этих людей заменило бы более острой и решительной».

Упрекая идеологическое начальство в «плохой» кадровой работе, автор письма вынудил Суслова и его подчиненных защищаться. В свое оправдание они представили Маленкову данные, свидетельствовавшие, что с апреля 1950-го по август 1951 г. из редакции газеты «Труд» было уволено более сорока работников. В число уволенных по политическим мотивам входили заместитель ответственного секретаря редакции Гершфельд, заместитель редактора по отделу культурно-массовой работа Хмельницкая, литературные работники Бойм, Берковский, Лельгант, корреспонденты Вайнтруб, Левин, Пицык, юрист Шаргородская и Кроник, инспектор по кадрам Эйдинова и др. Значительно сократилась общая численность евреев, работавших в редакции: с 50 % в начале 1950 г. до 20 % к осени 1951 г.[248]

Изложенные факты и цифры убедительно доказывали, что упреков в нерешительности и тем более в нерадивости идеологическое ведомство партии явно не заслуживало. Для Суслова и его команды не составляло особого трупа отразить подобного рода наскоки. Свой цековский хлеб они отрабатывали сполна. К тому же, в отличие от их критиков-радикалов, закатывавших истерики по каждому случаю «еврейского засилья» в той или иной газетной редакции и требовавших немедленных драконовских мер по «оздоровлению» обстановки, аппарат ЦК действовал методично и системно, избегая нервозной сумятицы и неразберихи в работе. Кадровому «регулированию» пропагандистской сферы Агитпроп, кроме того, придал всеобъемлющий характер. Под бдительным надзором находились не только создатели печатной продукции, но и те, кто доставлял ее потребителю.