Он умолк, и Агнесса также довольно долго не произносила ни слова, и королю уже стало казаться, что она отступила. Но не тут-то было.

— Выслушайте шевалье Раурта, ваше величество, — со всей нежностью, на которую только была способна, вновь попросила Графиня. — Поверьте, я лишь пекусь о вашем благе.

— Опять вы за своё? — с трудом шевеля губами, спросил Бальдуэн. — Не довольно ли вам, матушка?

— Чего не довольно, государь? — не поняла Агнесса.

— Печься о моём благе?

В ответ Графиня лишь вздохнула и после многозначительной паузы проговорила:

— Я знаю, как трудно вам, государь. Но я — та, которая родила вас, рядом с вами. Если бы вы только...

— Бросьте, мадам! — оборвал её король. — Вы рядом только тогда, когда вам это нужно! Где были вы и батюшка, когда со мной стряслась беда? Почему ни вы, ни он не оставили все дела и не пришли утешить меня?

— Но я не могла! — воскликнула Агнесса. — Пэры королевства, бароны земли запретили мне видеться даже с вашей сестрой, не говоря уже о вас.

В голосе Графини звучала боль, но Бальдуэну не хотелось щадить мать, он считал, что невыносимые мучения, выпавшие на его долю, дают ему право на это.

— Полноте, матушка, — проговорил он с горечью. — Если бы вы тогда, чтобы оказаться рядом со мной в трудную минуту, проявили хотя бы половину той же настойчивости, с которой нынче пытаетесь поссорить меня с графом, уверен, никакие препятствия не помешали бы вам!

Правитель Иерусалима искренне негодовал, он словно бы вернулся в те казавшиеся теперь такими далёкими времена очень рано закончившегося детства — Бог наказывал его уже тогда. Но за что? За что?!.

— За что? За что?! — Эхом откликнулось в ушах. — За что?! За что вы так со мной, государь?!

Король едва видел лицо матери, но, как показалось ему, губы её затряслись, а на глаза навернулись слёзы.

— Пусть Бог накажет меня, — проговорила Агнесса с вызовом. — Пусть покарает, если я не хотела быть с вами... Что ж, вы правы, — продолжала она. — Наверное, я должна была бы требовать, чтобы они позволили мне находиться с вами в тот трудный... тот страшный момент вашей жизни. Поступайте, как считаете нужным, ваше величество. Я более не стану докучать вам ненужной заботой. А теперь, позвольте мне уйти.

В комнате стало тихо, только где-то назойливо жужжала муха.

— Простите. Простите меня, матушка, — проговорил Бальдуэн. — Конечно, я выслушаю рыцаря Раурта. Пусть придёт... пусть придёт завтра. — Он почувствовал, как мать обняла его за плечи и поцеловала в голову. — Если у вас всё, тогда ступайте, — закончил король, сглатывая подкативший к горлу комок.

* * *

Выслушать Раурта, конечно, пришлось. Пришлось также и баронов скликать на суд. Принимая во внимание физическое состояние короля, который уже не мог держаться в седле, заседание Курии проводили во дворце в Акре.

Как и следовало ожидать, граф Триполи решительно отверг неё выдвинутые против него обвинения. Возможно, оттого, что король почти никого не видел, его слух сделался особенно чувствителен к вибрациям голосов. Король не сомневался — свидетель врал, он пришёл в королевский дворец не по собственной воле, его заставили прийти сюда и давать показания против Раймунда — может, подкупили, может, запугали, не суть важно. Однако и граф кривил душой, уверяя, что все обвинения рыцаря Раурта ложны. Один из самых могущественных вассалов короны, пэр Утремера также безбожно врал.

Что же касалось собравшихся — большинства баронов, клириков и магистров обоих орденов, — часть магнатов грудью встала на защиту оговорённого графа, другие столь же вдохновенно поддерживали противоположную точку зрения, не скрывая уверенности в том, что всё, в чём обвиняли графа, — чистая правда. В какой-то момент, слушая весь этот гвалт взаимных упрёков, граничивших порой с оскорблениями, Бальдуэн стал вдруг осознавать, что истина в этом собрании не интересовала никого. Впрочем, король, пожалуй, преувеличивал, некоторые из присутствовавших держались нейтралитета и, так же, как и он, хотели сделать всё для того, чтобы удержать государство на краю пропасти, в которую оно грозило вот-вот свалиться.

Обращала на себя внимание далеко не безынтересная личность магистра госпитальеров Роже́ра де Мулена. Наверное, впервые за многие годы во главе ордена святого Иоанна оказался сравнительно широко и весьма независимо мыслящий человек. Он, по крайней мере, не унаследовал от предшественников слепой ненависти к извечным соперникам — тамплиерам. Вероятно, происходило это вследствие симпатии, необъяснимым образом возникшей между руководителями обоих братств. Возможно, причиной её служила довольно заметная разница в возрасте: магистр Роже́р испытывал своего рода уважение перед сединами мэтра Арнольда. По крайней мере, глава госпитальеров не кинулся немедленно поддерживать Раймунда, своего собрата и врага Храма[69].

Говорить громко, так, чтобы хорошо слышали все, Бальдуэн уже не мог, потому он пользовался услугами дяди. Когда пришло время, король велел объявить собранию о своём решении.

— Но, сир? — удивился граф Жослен. — Вы в самом деле намерены положиться на...

— Да, — оборвал Бальдуэн сенешаля. — Да, дядюшка. Говорите же! Или мне попросить кого-нибудь другого?

— Мессиры, — начал граф, — прошу тишины, господа. — Когда всеобщий гул смолк, сенешаль, говоря от имени монарха, довёл до членов курии его предложение. Бароны и клирики в большинстве своём поддержали короля. Жослен подвёл итог заседанию: — Я, Бальдуэн, милостью Божьей в Святом Граде Иерусалимском шестой король латинян[70], выслушав волю благородных сеньоров и духовных особ Святой Земли, уповаю на Господа и повелеваю доверить выяснение правды суду Божьему. Да явит Господь Наш истину, сохранив правого и покарав лжеца в честном поединке между шевалье Рауртом из Тарса и сиром Раймундом, сиятельным графом Триполи и князем Галилеи, или любым рыцарем, который добровольно вызовется выступить на его стороне...

Жослен Эдесский продолжал оглашать вердикт Курии, но Бальдуэн уже не слушал дядю; для короля завершилась очередная процедура, он наконец свалил со своих слабых плеч ещё одно неприятное дело и мог теперь забыть о нём. Однако кроме государя Иерусалима среди присутствовавших находился, по крайней мере, один человек, чьи уши словно бы паклей заложило, едва суд устами сенешаля вынес приговор. Если для Бальдуэна все проблемы, связанные с обвинением в измене, выдвинутом против вассала, остались позади, для Раурта, напротив, всё