Обогащенное, таким образом, благодаря всеобщей власти, самосознание существует как всеобщее благодеяние; или: последнее есть богатство, которое само в свою очередь есть предмет для сознания. Ибо богатство для сознания есть, правда, подчиненное всеобщее, но такое, которое этим первым снятием еще не абсолютно ушло назад в самость. – Самость имеет пока предметом не себя как самость, а снятую всеобщую сущность. Так как этот предмет только возник, то установлено непосредственное отношение к нему сознания, которое, следовательно, еще не проявило своего неравенства ему; именно благородное сознание получает во всеобщем, которое стало несущественным, свое для-себя-бытие, поэтому признает этот предмет и чувствует благодарность по отношению к благодетелю.

Богатство уже в самом себе заключает момент для-себя-бытия. Оно не есть лишенное самости «всеобщее» государственной власти, или примитивная (unbefangene) неорганическая природа духа, а есть природа, как она придерживается себя самой благодаря воле против той воли, которая хочет завладеть ею для пользования. Но так как богатство имеет только форму сущности, то это одностороннее для-себя-бытие, которое не есть в себе, а напротив, есть снятое «в себе», есть в своем наслаждении лишенное сущности возвращение индивида в себя самого. Богатство само, следовательно, нуждается в оживотворении; и движение его рефлексии состоит в том, что оно, будучи только для себя, превращается во-в-себе — и для-себя-бытие, что оно, которое есть снятая сущность, превращается в сущность; так оно в самом себе обретает свой собственный дух. – Так как в предыдущем изложении анализировалась форма этого движения, то здесь достаточно определить содержание его.

Благородное сознание соотносится здесь, следовательно, не с предметом как сущностью вообще, а оно есть само для-себя-бытие, которое для него – нечто чуждое; оно застает свою самость как таковую отчужденной, как некоторую предметную устойчивую действительность, которую оно должно получить от другого устойчивого для-себя-бытия. Его предмет есть для-себя-бытие; стало быть, его [собственное]; но в силу того, что оно есть предмет, оно в то же время и непосредственно есть некоторая чуждая действительность, которая есть собственное для-себя-бытие, собственная воля, т. е. оно видит свою самость во власти некоторой чужой воли, от которой зависит, захочет ли она уступить ему эту самость.

Самосознание может отвлечься от всякой отдельной стороны и удерживает поэтому в некотором обязательстве, касающемся такой стороны, свою признанность и в-себе-значимость в качестве для себя сущей сущности. Но здесь оно со стороны своей чистой неотъемлемой действительности или со стороны своего «я» видит себя вне себя и принадлежащим некоторому «другому», видит свою личность как таковую зависящей от случайной личности другого, от случайности мгновения, произвола или иной раз от незначительнейшего обстоятельства. – В правовом состоянии то, что находится во власти предметной сущности, предстает как случайное содержание, от которого можно абстрагироваться, и эта власть не касается самости как таковой, а напротив, эта последняя признана. Но здесь самосознание видит, что достоверность его как таковая есть то, что в наибольшей мере лишено сущности, что чистая личность есть абсолютная безличность. Дух его благодарности есть поэтому чувство и этой глубочайшей отверженности и глубочайшего возмущения. Так как само чистое «я» созерцает себя вне себя и разорванным, то в этой разорванности в то же время распалось и погибло все, что обладает непрерывностью и всеобщностью, что носит имя закона, добра и права; все равное растворено, ибо налицо имеется чистейшее неравенство, абсолютная несущественность абсолютно существенного, вне-себя-бытие для-себя-бытия; само чистое «я» абсолютно разложено.

Если, таким образом, это сознание и получает обратно от богатства предметность для-себя-бытия и снимает ее, то все же оно не только не завершено по своему понятию, подобно прежней рефлексии, но и для самого себя не удовлетворено; так как самость получает себя как нечто предметное, то рефлексия установила непосредственное противоречие в самом чистом «я». Но в качестве самости это сознание в то же время непосредственно стоит выше этого противоречия, есть абсолютная эластичность, которая в свою очередь снимает эту снятость самости, отвергает эту отверженность, в которой для него его для-себя-бытие открывается как нечто чуждое и, возмущаясь против этого получения себя самого, в самом получении есть для себя.

Так как, следовательно, отношение этого сознания связано с этой абсолютной разорванностью, то в его духе отпадает различие, состоящее в том, что оно определено как благородное по отношению к низменному, и оба суть одно и то же. – Дух благодетельствующего богатства можно, далее, отличать от духа сознания, получающего благодеяние, и его следует рассмотреть особо. – Он был лишенным сущности для-себя-бытием, пожертвованной сущностью. Но благодаря тому, что он [чем-то] делится, он становится в-себе[-бытием]; так как он выполнил свое назначение – пожертвовать собою, то он снимает единичность, состоящую в потреблении только для себя, и в качестве снятой единичности он есть всеобщность или сущность. – То, чем он делится, то, что он дает другим, есть для-себя-бытие. Но он отдает себя не как лишенная самости натура, не как примитивно жертвующее собою условие жизни, а как обладающая самосознанием сущность, придерживающая себя для себя; он не есть неорганическая мощь стихии, которую воспринимающее сознание знает как преходящую в себе, а есть власть над самостью, знающая себя как независимую и произвольную, и в то же время знающая, что то, что она расточает, есть самость некоторого другого. – Богатство, следовательно, разделяет со своим клиентом отверженность, но на место возмущения вступает заносчивость. Ибо богатство, как и клиент, знает для-себя-бытие с одной стороны как некоторую случайную вещь; но оно само есть эта случайность, насильственной власти которой подчиняется личность. В этой заносчивости, которая мнит, что при помощи пиршеств она получила само чужое «я» и тем приобрела себе покорность его сокровеннейшей сущности, богатство не видит внутреннего возмущения «другого»; оно не замечает, что все оковы сброшены, не видит той чистой разорванности, для которой (так как для нее равенство для-себя-бытия себе самому попросту стало неравным) разорвано все равное, всякое устойчивое существование и которая поэтому более всего подвергает разрыванию мнение и взгляды благодетеля. Богатство стоит прямо перед этой глубочайшей пропастью, перед этой бездонной глубиной, в которой исчезла всякая опора и субстанция; и в этой глубине оно видит только некоторую тривиальную вещь, игру своего каприза, случайность своего произвола; его дух есть полностью лишенное сущности мнение о том, что оно есть покинутая духом поверхность.

Подобно тому как самосознание имело свой язык в отношении государственной власти, или подобно тому как дух выступал между двумя крайними терминами в качестве действительного среднего термина, так у самосознания есть язык и в отношении богатства, но еще в большей мере имеет свой язык его возмущение. Язык, который сообщает богатству сознание его существенности и вследствие этого завладевает им, есть равным образом язык лести, но лести неблагородной, ибо то, что провозглашается им как сущность, язык знает как сущность, отданную в жертву, а не сущую в себе. Но язык лести, как уже упоминалось, есть дух еще односторонний. Ибо хотя его моменты суть облагороженная образованием в служении до чистого существования самость и в-себе-бытие власти, тем не менее чистого понятия, в котором простая самость и в-себе[-бытие] – чистое «я» и чистая сущность или мышление – суть одно и то же, этого единства обеих сторон, между которыми имеет место взаимодействие, нет в сознании этого языка; предмет для этого сознания есть еще в-себе[-бытие] в противоположность самости; или: предмет для него не есть в то же время его собственная самость как таковая. – Но язык разорванности есть совершенный язык и истинный существующий дух этого мира образованности в целом. Это самосознание, которому свойственно возмущение, отвергающее его отверженность, есть непосредственно абсолютное равенство себе самому в абсолютной разорванности, чистое опосредствование чистого самосознания самим собою. Оно есть равенство тождественного суждения, в котором одна и та же личность есть и субъект и предикат. Но это тождественное суждение есть в то же время бесконечное суждение; ибо эта личность абсолютно раздвоена, и субъект и предикат – просто некоторые равнодушные сущие, которые друг друга нимало не касаются, лишены необходимого единства до того даже, что каждое есть власть собственной личности. Для-себя-бытие имеет предметом свое для-себя-бытие как некоторое просто «иное» и в то же время столь же непосредственно – как себя само, – себя как некоторое «иное», не в том смысле, будто у этого последнего имеется иное содержание, – нет, содержание есть та же самость в форме абсолютного противоположения и совершенно собственного равнодушного наличного бытия. – Таким образом, здесь имеется налицо дух этого реального мира образованности, сознающий в своей истине себя, а также и свое понятие.