женой! И вот я потерял ее!

Шантавуан. О ком вы говорите?

Люсьен. О ней, о ней, о той, что в замке совершила преступленье! Я под арестом был и лишь меня освободили, я кинулся за ней сюда и здесь узнал о том, что совершилась великая и страшная беда! Кюре, скажите мне, куда она девалась?

Шантавуан. Мне жаль вас, но — увы! — теперь утешить нечем вас. Несчастное, порочное созданье! Свершивши в замке злодеянье, она исчезла в тот же час. Ее судьба после убийства неизвестна.

Люсьен. Кюре, скажите, где моя невеста?

Шантавуан. Вы удивляете меня! Есть слух, что в ночь погони она здесь, в речке, утонула...

Люсьен. Есть слух, кюре, есть слух... он, как огонь, под пеплом, но он есть... из уст в уста он переходит... он, как лесной огонь, по низу бродит... есть слух о том, что вы ее спасли!

Шантавуан. Покиньте этот дом!

Люсьен. За что вы гоните того, кто уж и так несчастен безнадежно?

Шантавуан. За то, что ваш рассказ есть ложь, да, ложь презренная от слова и до слова! Но то, что вы свершаете, не ново! Но, сударь мой, стыдитесь, вы молоды... А ремесло немецкого шпиона французскому солдату не к лицу!

Люсьен. Не смейте оскорблять меня! За что мне это, за что? Нет справедливости ни на небе, ни на земле! Весь мир лежит во зле!..

Вдали послышалась военная похоронная музыка и конский топот.

И счастья нет, спасенья нет и нет надежды! Клянусь, что все, что я сказал здесь, правда! Я вам ее сказал и повторять не буду, я молчу! И знайте, что и мои страданья были столь безмерны, что больше жить я не хочу!

Люсьен поворачивается, чтобы уйти. Наружная дверь открывается и входит Кельвейнгштейн в походной форме, а за ним пономарь.

Шантавуан (Люсьену). Нет, подождите!

Кельвейнгштейн. Я вас прерву, кюре, но не надолго. Сейчас опустят в могилу маркиза Эйрика. Извольте приказать, чтоб в церкви зазвучал орган, затем — чтоб колокол ударил!

Шантавуан. Я вам охотно повинуюсь. (Пономарю, отдавая ключ.) Скорее к органисту! И возвращайтесь, чтоб звонить.

Кельвейнгштейн. Я объявляю вам, кюре, что мир сегодня заключен. Наш полк из Франции уходит.

Шантавуан. Благословляю мир, пусть будет мир для всех.

Кельвейнгштейн. Победоносный мир! (Проходя.) Так вот он, вход в тайник, который вас едва не погубил! Как интересно!

Шантавуан (открывая дверь тайника). Угодно поглядеть?

Кельвейнгштейн. Я не просил вас открывать, кюре! Прощайте! (Уходит.)

Вдали зазвучал орган.

Люсьен. Кюре...

Шантавуан. Погодите!

Вдали послышались залпы, а потом кавалерийский марш. Входит пономарь.

Шантавуан. Они уходят! Звоните, Пьер, звоните!

На колокольне внезапно ударил колокол.

О, как она неосторожна! Бегите, Пьер, наверх, звоните!

Пономарь убегает в тайник, а из тайника появляется Рашель.

Люсьен. О сердце, ты меня не обмануло! Рашель! Моя Рашель!

Рашель. О, мой Люсьен, я верила, я знала, что ты придешь за мной, придешь! О, как, Люсьен, я тосковала! Под колоколом вечность пролетела надо мной! О, как тебя я вспоминала! И ты пришел! И ты со мной!

Люсьен. Рашель! Моя Рашель! Отчаянье меня гнало сюда, но верил я, но верил я!.. И все сбылось, и ты со мной! Не отпущу тебя! Рашель моя, навек моя!

Колокол мерно звонит. За сценой слышится нарастающий шум и обрывки Марсельезы: «Вперед, сыны своей родной земли!..»

(Шантавуану.) О, как мне вас благодарить? Какие мне найти слова?

Рашель. О, смерть! Смерть! Ты меня не догнала!.. Они уходят, я жива!

Люсьен. Они уходят! Ты жива!

Шантавуан. Свободна бедная земля! Моя порабощенная земля, свободна ты!

Рашель. О, верь мне, я его убила за то, что он нанес нам оскорбленье! Я совершила преступленье, но я ему за всех нас мстила!

Шантавуан. Покончил Эйрик путь земной, уходит он на суд иной. И ни его, ни вас, о, дочь моя, мы более не судим! Забудет ваше преступленье мир, и мы его забудем! Забудем ночи той предсмертное томленье и окровавленный ваш нож! Услышат небеса мое моленье, простят убийство вам, меня простят за ложь! Вас любит этот человек. Покиньте прежний путь и будьте счастливы навек!

Ближе послышался шум толпы и обрывки Марсельезы: «Свободна родина моя...» Открывая дверь, Шантавуан выходит наружу. «Свободна родина моя!..»

Рашель. Свободен ты! Свободна я!

Люсьен. О, повтори эти слова! О, повтори в минуту счастья!

Рашель. О, солнце светлое, гори! Гони с земли моей ненастье! Над нами небо голубое! Люсьен, навеки я с тобою!

Люсьен. Рашель, навеки я с тобой!

Конец

26 марта 1939 г.

Приложение

Мастер и Маргарита. Главы романа из пятой, незаконченной рукописной редакции (1928–1937 гг.)[12]

Глава 1. Не разговаривайте с неизвестными!

Весною, в час заката на Патриарших прудах появилось двое мужчин.

Один из них, тридцатипятилетний приблизительно, был преждевременно лыс, лицо имел бритое, одет был в серенькую летнюю пару, шляпу пирожком нес в руке. Другой лет на десять моложе первого, в синей блузе, в измятых белых брюках, в тапочках, в кепке.

Оба, по-видимому, проделали значительный путь по Москве пешком и теперь изнывали от жары.

У второго, не догадывавшегося снять кепку, пот струями тек по загоревшим небритым щекам, оставляя светлые полосы на коричневой коже.

Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, секретарь московской ассоциации литераторов (Массолит) и редактор двух художественных журналов, а спутник его — входящий в большую славу поэт-самородок Иван Николаевич Понырев.

Оба, как только попали под липы, первым долгом бросились к весело раскрашенной будочке с надписью «Прохладительные напитки».

Да, следует отметить первую странность этого страшного вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Бронной улице, не было ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил нет больше дышать, когда солнце в пыли, в сухом тумане валится, раскалив Москву, куда-то за Садовое кольцо, когда у собак языки висят почти до земли, под начинавшими зеленеть липами не было никого. Это, право, странно, это как будто нарочно!

— Нарзану дайте, — попросил Берлиоз.

— Нарзану нет, — ответила женщина в будочке.

— А что есть? — спросил Берлиоз.

— Абрикосовая.

— Давайте, давайте, давайте, — нетерпеливо сказал Берлиоз.

Абрикосовая дала обильную желтую пену, пахла одеколоном. Напившись, друзья немедленно начали