мешков с песком. (В телефонную трубку.) Да, достаточно, девушка, я думаю, достаточно. (Катрин.) Дюжина на человека. (В телефон.) Как вы сказали? Счет на фирму, как обычно: букинистическая лавка Пролля, Франкенгассе, двадцать один. Это не имеет значения, девушка, главное, что воздушный шар. Серебристо-серого цвета.

Катрин. Белого!

Старик. Белый у вас есть?

Катрин. Белый как снег.

Старик. Белый как снег, наполненный гелием или что там у вас имеется. (Катрин.) Она должна навести справки.

Катрин. Куда же мы полетим?

Старик. Это непредсказуемо, говорит она. Куда ветер подует. Во всяком случае, нам не придется переживать из-за пробок на дороге под Пасху. Конечно, может случиться, что мы зависнем над Руром на несколько денечков и задохнемся или над Ватиканскими садами, и швейцарская гвардия поднимет тревогу…

Катрин. А кто будет тянуть за веревку?

Старик. Равноправие, Катрин, равноправие.

Катрин. Договорились?

Старик. Разумеется. У тебя двенадцать мешков с песком, у меня двенадцать, один взмах ножом — и снова паришь. И у каждого веревка, это ясно, и если я сошел, например, по старости, то он снова взмывает в небо, белый воздушный шар: Катрин Шимански парит дальше…

Катрин качается.

Катрин. Пролль, я вас люблю!

Пауза.

Старик. Как было дальше?

Катрин снова надевает туфли.

Катрин. Я хотела идти на поезд, вы мне не поверили, а я действительно хотела исчезнуть, без воздушного шара.

Слышится птичий щебет.

Старик. Ты еще кое-что сказала.

Катрин (встает и целует Старика). Пролль, я вас люблю. (Встает и причесывает волосы.) Что же я еще сказала? (Останавливается и смеется.) Вспомнила! (Продолжает причесывать волосы.) Я подала вам руку и сказала: дедуля! И мы совершили прогулку.

Ксавер и Пилот, который сидит, изучая карту.

Ксавер. Многое осталось загадкой. Несмотря на научное исследование всех сохранившихся обломков. Например, так и не выяснили, почему вы вдруг повернули налево — за двадцать километров до взлетно-посадочной полосы, которая была свободна, и пожарные уже стояли наготове, как вы потребовали. Согласно показаниям радара, вы были в эту минуту еще на высоте девятисот метров. От черного ящика ничего не осталось, так как при ударе об землю произошел еще один взрыв. Четыре двигателя разбросало на расстоянии двухсот метров друг от друга. Лес — я сам видел только фотографии — выглядел, как после тайфуна. Согласно докладу управления авиации, удалось собрать две тысячи частей трупов, весом каждая не более килограмма, но опознать их не удалось.

Пилот снимает наушники.

Впрочем, вам-то я зачем это рассказываю.

Пилот встает, оглядывается.

Кого вы ищете?

Катрин и Старик останавливаются.

Старик. Раньше тут росли березы и ручей был настоящий. В мое время. Ручей с камнями на дне и водорослями на камнях, так что поскользнешься, если пойдешь по камням босиком…

Катрин. Это вы рассказывали.

Старик. Там был кузовной завод.

Катрин. Что там было?

Старик. Кузовной завод, надежда моего отца, который был неисправим: каждый раз, когда он, дежурный на бензоколонке, получал чаевые, то придерживал дверцу машины и был доволен всем на свете, несмотря на евреев. (Оглядывается.) Вот этот самый был моим отцом.

Катрин. Мужчина в шелловском комбинезоне?

Старик. А она — моя мать.

Дежурный, воткнув удочку в землю, стоит перед старухой в инвалидной коляске.

Дежурный. Ты Анна?

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Ты состарилась.

Старуха. Восемьдесят семь уже.

Дежурный. Я всегда думал, ты слабенькая, Анна, ты с этим не справишься.

Старуха. Трудное было время.

Дежурный. Я оставил долги.

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Сколько же?

Старуха. Забудь об этом!

Дежурный. Наш мальчик об этом не забыл.

Старуха. Потому что он не любит тебя, и чем больше тебя он живет, тем все меньше и меньше любит. Потому что ты всегда твердил: так это делается, смотри сюда, так это делается!

Дежурный. Вот она, благодарность.

Старуха. Многое переменилось, ты знаешь, во взглядах. Они вдруг обнаружили, что получили неправильное воспитание. (Смеется.) Да, Штефан, вот так.

Дежурный. Я думал: если б когда-нибудь появился кузовной завод! А потом он появился, хотя я им не понадобился, хотя я тут родился и хотя я дипломированный механик. Это ты знаешь, и после я подумал: бензоколонка…

Старуха. Это я знаю.

Дежурный. Я бы и с этим справился!

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Несмотря на эти проценты.

Старуха. Штефан, ты слишком рано умер. До того, как построили шоссе. И только лишь после войны, Штефан, все пошло в гору. Я ведь всего этого даже не помню. Прямо впору подумать, будто война стоила того…

Дежурный смотрит на нее.

Дежурный. Стало быть, ты моя вдова.

Старуха. Да, Штефан, да.

Дежурный. Ты похорошела, Анна.

Катрин и Старик останавливаются.

Старик. Это Карлос!

Молодой испанец с патронташем и в берете республиканской милиции, стоя на коленях на земле, чистит старомодную винтовку. Ему восемнадцать.

Катрин. Что он делает?

Старик. Я пережил его на тридцать лет… В первые недели у нас были только эти английские винтовки, времен первой мировой войны, иногда наши боеприпасы к ним не подходили. Он был поденщиком, я учил его писать и считать.

Катрин. Вы рассказывали.

Молодой испанец вынимает затвор.

Старик. Потом это была моя винтовка.

Катрин и Старик продолжают прогулку.

Катрин. Там с вами кто-то здоровается.

На заднем плане появляется еще один Старик, который передвигается на костылях; инвалид кивает несколько раз головой.

Кажется, он хочет с вами поговорить.

Старик. Пойдем!

Катрин. Тут такая толкотня.

Старик. Ведь Пасха!

Колокольный звон, затем григорианский хорал. Слышен ТЕ DEUM, в исполнении монахов-бенедиктинцев аббатства Св. Мориса и Св. Мора, Клерво. (Грампластинка Филипс А 02082 L, конец второй стороны.) Во время пения и колокольного звона, завершающего пение, все персонажи остаются неподвижны.

Клас в светлом пальто.

Клас. Мы в Лондоне, Катрин, в Британском музее. Ты гладишь базальтового сфинкса. И мы рассматриваем мумии. Мы живем, Катрин, и наступила Пасха! Неправда, Катрин, что я всегда только злюсь.

Катрин и Старик продолжают прогулку.

Катрин!..

Слышен шум смывного бачка.

Это все, Катрин, о чем ты помнишь?

Молодой пастор подходит к Класу.

Я знаю, господин пастор, человека любишь таким, каков он есть, или не любишь. Тюбики и баночки, которые она вечно не закрывает, и газеты на полу, и волосы в туалете, я знаю, это мелочи. Да я и не сказал ей больше ни слова. Разве Катрин виновата, что беспорядок повергает меня в меланхолию! Катрин другая. Господин пастор, я старался. Но она тем не менее настояла на разводе.

Пастор. Можно задать вам вопрос?

Клас. В Лондоне мы были счастливы,