я плечами, – можете написать каждому из них – может быть, они согласятся сотрудничать. Мешать этому я не буду, но и рекомендовать вас не могу. Наум и Лена начали меня уговаривать:

– Но, Сергей Иванович, трагедия в Чечне важнее, крупнее, страшнее всех наших расхождений. Может быть, вы перемените свое решение и вернетесь к работе трибунала?

На первое возразить было нечего, и после получасовых разговоров я согласился, предупредив, что никакого оргкомитета больше не будет. Впрочем, я и не здоровался после этого с Наумом и Алексеем Симоновым много лет, а с Мельниковой – и до сих пор. В девяносто пятом году, да еще после хоть и не вполне реализованной, но все же рекламы, устроенной трибуналу Барсуковым и Таировым, хоть какие-то деньги найти я еще мог. С помощью европейского фонда «Tasis» и пока еще не бросившим «Гласность» National Endowment for Democracy мы начали заслушивать свидетелей по разработанной профессором Лариным сложнейшей процедуре. В Москве для этого мне выделил зал в своем особняке на Большой Никитской загадочный для меня до сих пор Аркадий Мурашов, входивший еще в Межрегиональную группу депутатов, впоследствии начальник московской милиции, сказавший мне однажды, что именно он уговорил Гайдара сделать первые выборы Путина легитимными. Тогда от отвращения даже Жириновский и Зюганов не выдвинули свои кандидатуры, а послали вместо себя каких-то охранников. Явлинский снял свою кандидатуру, и выборы оказывались безальтернативными. Но Гайдар, вопреки воле партии, которая почему-то надеялась на будущее и пыталась выглядеть хоть мало-мальски приличной, объявил, что он как самовыдвиженец будет конкурентом Путина, и эти его первые выборы тем самым будут относительно легитимны.

Но все это будет через несколько лет, а пока, с двадцать первого по двадцать пятое февраля девяносто шестого года, мы целыми днями вели опрос десятков свидетелей, которых могли найти в Москве или вызвать в Москву. Свидетелей опрашивал комитет обвинителей, куда входили три депутата Думы (Старовойтова, Борщёв и Грицань) и два юриста (Кузнецова и Полякова). Вопросы могли задавать (и задавали) независимые наблюдатели. Из было десять под руководством Клауса Пальме (Швеция) – юристы из Швейцарии, США, России и Чечни. Работе трибунала помогали три эксперта: Игорь Блищенко (эксперт ООН), Александр Ларин и Олег Сокольский. Кроме того адвокат Карина Москаленко представляла потерпевшую сторону.

Месяца через два – в апреле – было опрошено еще около пятидесяти свидетелей. Потом стало ясно, что многие не могут выехать из Чечни, и мы пять дней вели опросы в Хасавюрте и даже в Грозном. Но некоторые уцелевшие и сбежавшие из России боялись сюда возвращаться, и двадцать четвертого – двадцать шестого мая девяносто шестого года нам удалось живущих в Европе собрать в Праге и провести опрос там. То есть была проведена, с соблюдением сложных юридических процедур, большая работа по подготовке и передаче международному трибуналу достоверных сведений о подготовке и планированию войны в Чечне и совершенных в ее ходе военных преступлений и преступлений против человечности. Свидетелями были русские, чеченцы, немцы, англичане, чехи (иностранцы – это журналисты и члены гуманитарных организаций, побывавшие в Чечне), два советника президента России, депутаты Думы, юристы, солдаты и офицеры, воевавшие в Чечне и, конечно, множество мирных жителей.

Довольно скоро начала вырисовываться вполне серьезная проблема. Практически все свидетели (кроме журналиста Михаила Леонтьева) были противниками той войны, прямо или косвенно осуждали российские власти. Между тем для нас было ясно, что трибунал должен заслушивать обе стороны, а не только одну, пусть и потерпевшую. Между тем почти все журналисты и должностные лица, оправдывавшие войну, давать показания отказывались. Володя Ойвин чуть ли не ежедневно одолевал редактора газеты «Красная звезда», где шло неуклонное прославление войны, просьбами прислать для дачи показаний своих журналистов. Редактор не отказывался, обещал, тянул – но никто из «Красной звезды» так и не появился. Я написал официальное письмо генеральному прокурору России Скуратову, возбудившему уголовные дела в отношении Дудаева и ряда его подчиненных с просьбой передать нам копии материалов, находящихся в распоряжении прокуратуры. Юрий Скуратов ответил мне, что так как трибунал не является государственной институцией, он не может дать нам никаких материалов.

И вдруг восьмого января девяносто седьмого года все переменилось. Мне позвонил Юрий Хамзатович Калмыков, после ухода с поста министра юстиции оставленный Сергеем Алексеевым председателем Комитета гражданского права, и сказал, что только что получил от Митюкова – первого заместителя секретаря Совета Безопасности России – некоторые документы и хочет сам их привезти. Я, конечно, согласился и через полчаса, грузно поднявшийся по лестнице (в Колобовском лифт останавливался между этажами) Юрий Хамзатович вошел в мой кабинет.

Это был единственный его приезд в «Гласность» – члены трибунала не участвовали в сборе материалов, которые должны были им быть предоставлены в готовом виде. Раза два я был у него в роскошном кабинете на Ильинке, рядом с Кремлем. Незадолго до того в Стамбуле мы вместе проводили конференцию о положении на Кавказе, но там он был в качестве председателя Всемирного черкесского союза – в Турцию во время завоевания Россией Кавказа выехало около трех миллионов черкесов. Там они составляли костяк армии и спецслужб, но назывались турками – черкесский язык запрещен, нет ни школ, ни газет, ни книг. Все мусульмане в Турции – турки, как в Азербайджане – азербайджанцы. Но уважение, переходящее в почитание, с которым и в Черкесске, где я тоже был на конференции, и в Стамбуле его принимали, было поразительным (как и скромность, с которой он от этого почитания отбивался).

В Москве он был первоклассным юристом, к тому же единственным членом правительства России, который не только в знак протеста из него вышел, но, хорошо зная горские обычаи, пророчески сказал, что война эта будет войной со всем чеченским народом, который в этих условиях объединится вокруг Дудаева (до этого его, по опросам, поддерживало 30 % чеченцев).

Юрий Хамзатович устало сел за письменный стол и показал мне принесенные бумаги. Это были копии двух официальных с грифом «совершенно секретно» писем директора службы безопасности Ю. Ковалева секретарю Совета Безопасности России Рыбкину (они факсимильно воспроизведены в четвертом томе «Международного трибунала»). В этих письмах и приложении к ним на восьми страницах (приложение было несекретным) Ковалев перечислял Рыбкину случаи насилия, совершенных чеченцами в отношении русского населения – для возможного использования на Генеральной ассамблее ООН в его докладе о правах человека в России.

Юрий Хамзатович сказал, что Митюков позвонил ему из Совета Безопасности (с Новой площади на Ильинку) и сказал, что у него есть документы «для вашего трибунала» и что он сейчас их пришлет