— Разве здешним жителям не бывает одиноко?

— Они привыкли к такой жизни.

— Выходит, страха они не испытывают?

— У них есть вера.

— Как жаль, что у меня ее нет.

— Если ты примешь веру, то перестанешь думать, — сказал Джозеф. — Стоит слишком глубоко во что-то поверить, и места для свежих идей уже не останется.

— Сейчас, — еле слышно проговорила Мари, — мне больше всего именно этого и хотелось бы. Не надо мне места ни для каких свежих идей, хорошо бы просто перестать думать — и поверить во что-нибудь настолько сильно, чтобы некогда было бояться.

— А ты разве чего-то боишься?

— Если бы у меня была вера, — продолжала Мари, не слушая Джозефа, — у меня был бы рычаг, чтобы себя приподнять. Но сейчас у меня рычага нет — и я не знаю, как себя приподнять.

— О господи… — промычал Джозеф, усаживаясь на стул.

— Когда-то я была верующей.

— Баптисткой?

— Нет, тогда мне было лет двенадцать. Но это в прошлом. Хочу сказать о том, что было дальше.

— Ты мне никогда об этом не рассказывала.

— Ты должен был бы знать.

— Что еще за вера? Гипсовые статуи святых в ризнице? Или какой-нибудь особый святой, перед которым надо читать молитвы по четкам?

— Да.

— И он откликнулся на твои молитвы?

— На некоторые. А потом — нет, никогда. Больше ни разу. Уже годы прошли. Но я все еще молюсь.

— И что это за святой?

— Святой Иосиф.

— Святой Иосиф. — Джозеф встал и налил себе в стакан воды из графина. В тишине комнаты слышно было, как лилась одинокая струйка. — Мы с ним тезки.

— Совпадение, — проговорила Мари.

Оба минуту-другую смотрели друг на друга.

Джозеф отвел глаза.

— Гипсовые статуи святых, — пробормотал он, глотнув воды.

Спустя некоторое время Мари его окликнула:

— Джозеф?

— Да.

— Подойди ко мне и возьми меня за руку, ладно?

— Ох уж эти женщины, — со вздохом произнес Джозеф.

Он подошел и взял Мари за руку. Через минуту Мари высвободила руку и спрятала ее под одеяло. Рука Джозефа осталась пустой. Закрыв глаза, дрожащим голосом она проговорила:

— Ладно, забудь. Когда воображаешь, получается лучше, правда. Когда мысленно по моей воле ты держишь мою руку в своей.

— Бог ты мой, — сказал Джозеф и направился в ванную.

Мари выключила свет. В темноте видна была только узкая полоска света под дверью ванной. Мари прислушалась к сердцу. Оно билось упорно с частотой сто пятьдесят ударов в минуту, а ее костный мозг по-прежнему пронизывала мелкая жалобная дрожь, словно в полости каждой кости ее тела была заключена, как в бутылке, трупная муха, которая ныряла вверх-вниз, жужжала, билась и трепетала где-то глубоко, глубоко, глубоко. Взор Мари обратился вовнутрь себя: там притаилось ее сердце, разбивающее себя вдребезги о грудную клетку.

В ванной шумела вода. Мари слышала, как Джозеф чистит зубы.

— Джозеф!

— Да? — отозвался он из-за закрытой двери.

— Подойди сюда.

— Чего тебе?

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Ну прошу тебя, прошу, пожалуйста.

— Что еще?

— Сначала открой дверь.

— Ну что там такое? — настойчиво переспросил Джозеф за закрытой дверью.

— Пообещай мне… — начала Мари и запнулась.

— Пообещать что? — после долгой паузы переспросил Джозеф.

— Пообещай… — повторила Мари и не смогла продолжить.

Она лежала на кровати. Джозеф не ответил. Мари слушала, как наручные часы и ее сердце бьются в унисон. На наружной стене гостиницы скрипел под напором ветра фонарь.

— Пообещай мне, если что-нибудь… случится… — Слова Мари, приглушенные и немощные, доносились до нее самой издалека, как если бы она разговаривала с Джозефом, стоя на вершине одного из холмов, окружавших город. — Если со мной что-нибудь случится, ты не похоронишь меня на этом ужасном подземном кладбище!

— Не говори глупостей, — сказал Джозеф за дверью.

— Ты мне обещаешь? — переспросила Мари с широко раскрытыми в темноте глазами.

— О таких глупостях незачем и говорить.

— Пообещай мне — пожалуйста!

— Утром ты встанешь как ни в чем не бывало.

— Пообещай, иначе я не усну. Усну, если только ты мне скажешь, что не дашь меня там похоронить. Я не хочу, чтобы меня там похоронили.

— Ну вот, приехали! — взорвался Джозеф.

— Пожалуйста! — повторила Мари.

— Да с какой стати я должен раздавать всякие нелепые обещания? — раздраженно спросил Джозеф. — Завтра ты придешь в норму. Но если все-таки помрешь, то будешь очень мило смотреться между мистером Гримасой и мистером Зевком, с вьюнком в волосах. — Джозеф от души расхохотался.

Наступило молчание. Мари недвижно лежала в темноте.

— А ты разве не считаешь, что будешь очень мило выглядеть? — со смехом спросил Джозеф из-за двери.

Лежа в темноте, Мари не отозвалась.

— Правда не считаешь?

Кто-то, чуть слышно ступая, прошел по площади, шаги замерли.

— Ну и как? — спросил Джозеф, продолжая чистить зубы.

Мари лежала в постели, недвижно уставившись в потолок; грудь у нее вздымалась и опадала все чаще и чаще, воздух входил и выходил, втягивался через ноздри и улетучивался, из закушенных губ вытекала тоненькая струйка крови. Глаза у Мари были широко распахнуты, руки вслепую стискивали простыню.

— Ну и как? — снова поинтересовался Джозеф из-за двери.

Мари молчала.

— Еще как мило, — ответил Джозеф сам себе. — Милей некуда, — пробормотал он, с шумом пустив струю воды. Он прополоскал рот. — Еще как мило.

С кровати не донеслось ни звука.

— Женщины такие забавные, — обратился Джозеф к своему отражению в зеркале.

Мари лежала недвижно.

— Еще как мило, — повторил Джозеф. Он громко прополоскал горло каким-то антисептиком и сплюнул его в раковину. — Завтра ты придешь в норму.

От Мари — ни слова.

— Нашу машину починят.

Мари не отозвалась.

— Утро покажет, — сказал Джозеф, отвинчивая пробки с тюбиков и накладывая налицо освежающий крем. — Машина, скорее всего, будет готова завтра — самое позднее, послезавтра. Ты не против, если мы здесь еще одну ночь переночуем?