— «…Вы что, хотите взять зверя сами? — спросил он, оглядывая меня с головы до ног.

Я ничего не сказал и с храбрым видом, который совсем не соответствовал моему самочувствию, подошел к повозке и позвал:

— Малыш!

— Ну, если так… Что ж… Разрезай ремни, Билл, и отходи в сторону.

Ремни разрезали, и Малыш, неумолимый, ужасный Малыш тихонько вывалился на землю, подкатился ко мне и стал тереться об меня своей глупой головой».

— Ох, я уж прям не знаю, плакать или смеяться, — сказала тут прабабка, утирая слезы.

— Ба, ты что? — прикрикнул Игнат. — У тебя же слезы от смеха, я ж следил!

— Да смешно, ничего я не говорю. Но и больно уж трогательно, внучек….

— Надо у врача про трогательность спросить, — озабоченно сказал Игнат.

Все это — чтение Игната и его комментарии, и смех бабушки-прабабушки, и ее реплики — все от слова до слова слышала Женя, которая Брет Гарта как раз и не читала и теперь с огромным удовольствием восполняла упущенное. Поскольку в это самое время она лежала в комнате соседнего дома, а именно в доме тетки Феди Репина, у окна, из которого хорошо был виден двор Игната и слышны их разговоры.

Дело в том, что неожиданное купание в ледяной горной речке, а также и то время, которое она пробыла на ветру в мокрой одежде, бесследно не прошли.

К вечеру заболело горло и явно, хотя и не намного, поднялась температура. И это внесло коррективы в ближайшие планы путешественников.

Во-первых, первоначально ехать собирались все вместе и незамедлительно. Во-вторых, кого куда доставлять — кого в Омск, кого в Оглухино и каким путем, — это собирались решать по дороге. Теперь же нужно было все перерешить. Везти куда бы то ни было больную Женю Саня и Леша решительно отказались.

— Поправишься — поговорим, — был их вердикт.

Дома Женя, болевшая очень редко, даже любила немножко поболеть — особенно в младших классах. Любила особый уют небольшого жара. Тело горячее, легкая слабость, вылезать из-под одеяла не хочется, но главное — и не надо. Можно законным образом поваляться в постели. И как же сладко было в классе, например, втором или третьем, полусидя в подушках, во фланелевой уютной любимой розовой ночнушке, читать, скажем, Сетон-Томпсона! А то ведь, когда учишься, не очень-то и время есть погружаться в это будто замедленное повествование, в изумительные подробности жизни разных замечательных животных… Ей казалось, что если б все в детстве читали его рассказы о диких животных, — никто бы не стал охотиться. Жалко же лишать жизни таких замечательных куропаток, лис, олених, так трогательно заботящихся о своих детях.

Кстати о простуде. Некоторые считают, что в наших краях зимой все спасение — в теплой шапке. Впрочем, правильнее будет сказать, что так считали раньше, в советское время, когда Жени еще не было на свете, а ее мама была студенткой. А именно — в начале 80-х, как и в предшествующие десятилетия. Как раз в эти годы Женина бабушка, уже известная в научных кругах, впервые — с большими сложностями, но все-таки выехала за границу, на симпозиум во Францию.

Бабушка смешно рассказывала, что, попав впервые в Париж в середине декабря, она поразилась тому, что, несмотря на довольно-таки холодную погоду, дождь со снегом и пронизывающий ветер, все до одной парижанки ходят без шапок и шляпок, с непокрытой головой. Только заматываются до самого кончика покрасневшего носа в широченные шарфы и красивые шали. А тут она еще слышит, что советских женщин — то есть приехавших из Советского Союза — в Париже безошибочно узнают по большим меховым шапкам. Именно потому, что никаких шапок зимой там никто не носит. А летом, конечно, надевают самые разнообразные шляпки — уже для красоты.

Бабушке, во-первых, вообще было противно быть советской женщиной — она предпочла бы быть российской или русской. Но тогда никто почти не думал, что это совсем не за горами. Ну а во-вторых, ей было особенно противно, чтобы эту ее советскость сразу вычисляли по меховой шапке — именно в ней, как и все другие наши женщины, она, конечно, и приехала из Москвы.

Тогда-то бабушка и подумала: «Да что же у них — головы, что ли, другие?» Попробовала пойти по Парижу без шапки, красиво замотавшись в шаль. Голова нисколько не мерзнет. Пошла и на другой день так. То же самое — нисколько не холодно голове. Тогда, вернувшись домой, она стала ходить без шапки и по Москве, когда еще никто так не ходил. И ходит до сих пор (когда уже больше чем пол-Москвы так ходит). Так она убедилась, что дело просто в традиции, в психологических шаблонах, а не в разной реакции на холод у людей разных национальностей.

Правда, дедушка с ней в этом не соглашался.

«Посмотри на любого русского мужика, — говорил он. — Он колет дрова на морозе в легкой куртке, даже в рубашке — только пар от него идет. Но на голове — обязательно шапка». Тогда бабушка сказала: «Значит, это генотип русского мужчины. А мы, женщины, его не имеем». Сам дедушка много лет плавал зимой в прудах и в Москва-реке, но ходил по улице только в шапке и сначала даже слегка раздражался, что жена его идет с ним рядом в мороз без шапки.

Но спустя десять лет после этого парижского симпозиума, а именно с конца советской власти в августе 1991 года, на улицах России — во всяком случае, в Москве — почему-то появлялось все больше и больше женщин без шапок. Как будто дуновение свободы посбивало с них эти шапки. И когда Женин дедушка это заметил, то стал смотреть на дело несколько иначе.

Но что какие-то национальные различия в отношении ко всяким простудам есть — это факт. Однажды к родителям Жени приходила в гости одна русская, очень давно живущая в Америке. И с ней — дочка, Женина ровесница, родившаяся уже в Америке. Она по-русски говорила очень хорошо и вообще считала себя русской американкой, как сама говорила. Так вот она спрашивала Женю:

— Что это такое — «дует»?

Она этот глагол как-то смешно произносила: вроде через «э» — «дуЭт».

— Я понимаю — «дует ветер». Но у вас часто это слово произносят в другом каком-то смысле, и мне он непонятен. «Закройте форточку — мне дует!» А я ничего не чувствую! Почему у нас в Америке никогда не «дует» в комнатах?

— У нас все сквозняков боятся, — объясняла Женя. — От них простужаются часто.

— Сквозняки? Не знаю, — пожимала плечами русская американка. — У нас ничего этого нет. У нас простуда — это вирус. Принимаешь таблетки — конечно, только по рецепту врача, — проходит. А у вас все не по рецепту — каждый покупает в аптеке что Бог на душу положит — так моя бабушка выражается, но я не очень понимаю смысл.

В этом то ли лингвистическом (то есть — проблема разницы языков), то ли еще каком вопросе так и не поняли они друг друга с этой вообще-то очень симпатичной и сообразительной девочкой.