В конце 1993 — начале 1994 года Арбатов как-то затих, сник. Он стал реже появляться на телевидении, в средствах массовой информации. Но он еще выйдет и покажет себя. Глубоко уверен, что его позиции никогда не отличались и не будут отличаться патриотизмом и любовью к Родине. Да, впрочем, Родина для него — понятие относительное.

Вообще вокруг Горбачева постоянно вилась целая армия разнообразных советчиков, людей довольно случайных, для которых характерно было полное отсутствие определенных идеалов и принципов, но которые довольно точно подметили особенности характера своего патрона и умело использовали их в своих чисто карьеристских целях. Не думаю, что эти персонажи заслуживают того, чтобы о них упоминать особо, но и они в своей массе оказывали на Горбачева негативное воздействие и несут свою долю ответственности за те беды, которые свалились на наш народ!

«Архитектор» перестройки Яковлев, впрочем, одновременно являясь и «прорабом», очень любил и продолжает сейчас призывать к покаянию. К покаянию перед всеми, перед историей, перед Богом, к покаянию перед самим собой, перед будущими поколениями за те «злодеяния», которые были совершены в период советской власти. А ведь именно в годы советской власти Яковлев сделал стремительную карьеру, взошел на олимп политической известности, получал всевозможные привилегии от власти, которую сейчас хулит. Имел возможность проявить себя и, к сожалению, возможность разрушить государство, столько для него сделавшее.

Покаяние, к которому так усердно призывает Яковлев, — это издевательство над русским народом, над его историей, над его честью и совестью. Были ошибки, перегибы и даже преступления, но не виновен в этом народ! Все перекрыто тем, что сделала наша держава для мира в целом. Одна победа в Великой Отечественной войне стоит того, чтобы нашу Родину в веках поминали добрым словом, помнили ее героизм, мужество, лишения не только ради себя, но и ради других народов.

Благодарные люди отдают нам должное. И только мы хулим себя и, подобно некоторым из истории прошлых веков, терзаем свою душу и призываем на свою голову новые кары. А ради чего? Кому-то хочется на всю жизнь поставить на народ клеймо и с ним его оставить!

Убежден, речь должна идти не о покаянии, а о том, чтобы дать настоящую оценку случившемуся с нашей державой. Дать оценку содеянному теми или иными лицами, воздать должное тому, кто в это трудное время держался патриотических позиций, выстоял. И дать вместе с тем объективную оценку тем, кто хулил державу, разрушал ее для того, чтобы потом поколения нынешние и будущие трудились над воссозданием разрушенного, проливая новые потоки крови и пота, кляня своих предшественников за учиненное с Родиной.

Порушенный Советский Союз не обеспечит свою безопасность. Я вовсе не хочу судить налево и направо об ответственности лиц, что были в той или иной мере причастны к содеянному, к разрушению великой державы. Но, если мы объективно не разберемся, что же произошло с нами, не обозначим наши ошибки и перегибы, с одной стороны, и сознательную деятельность преступных лиц, с другой, то наш путь в будущее будет сложным и, главное, не светлым. Мы опять станем вилять и рано или поздно совершим зигзаг, который вновь обернется большой бедой для нашего государства.

«Архитекторов» и «прорабов» перестройки не так уж много. Больше тех, кто заблуждался, кто совершал ошибки по неведению, кто был сбит с толку. Люди невиновны, но они должны знать правду для того, чтобы в будущем ни они, ни их дети не подверглись новому искушению и уже не попались на удочку лжи, обмана, неблаговидных замыслов и дел.

В сентябре 1988 года после совещания в ЦК КПСС, кажется, по афганской проблеме, Горбачев попросил меня задержаться.

В своей обычной манере он начал издалека говорить о значении органов госбезопасности, необходимости активизации их деятельности, повышения эффективности. Он неплохо отозвался о человеческих качествах тогдашнего председателя КГБ Чебрикова, я поддержал это мнение. Затем Горбачев спросил, как я отношусь к тому, чтобы занять должность председателя КГБ СССР.

Не скажу, что разговор был совершенно неожиданным для меня, слухи ходили, но тем не менее подобное назначение означало новый этап в моей жизни и работе, и я, конечно, понимал его серьезность.

Откровенно ответил, что с нелегким сердцем отношусь к этому предложению, не поздно ли по возрасту — 64 года, стоит, видимо, подумать и все взвесить.

Последовала нередкая в таких ситуациях реплика, что думать, мол, некогда, а если и стоит поразмышлять, то только в плане согласия. На мой вопрос относительно дальнейшей работы Чебрикова Горбачев ответил, что он перейдет на работу секретарем ЦК (членом Политбюро ЦК КПСС он уже являлся) и будет курировать работу правоохранительных органов.

После такого разъяснения я дал согласие.

В то время у меня не было каких-либо особых сомнений в линии Горбачева, в добронамеренности его устремлений. Я с доверием относился к его многочисленным заявлениям укрепить государство, Союз, придать развитию более динамичный характер и выйти на новые рубежи. Поэтому было огромное желание ему помогать.

Идеи обновления общества мне импонировали, обостренное изложение проблем я принимал за искренность, простота в общении подкупала. Как и многие лидеры его уровня, он поддавался влиянию, внимательно прислушивался к тому, что говорили о нем в стране и особенно за рубежом.

Мне кажется, в ту пору Горбачев и мысли не допускал, что в 1991 году произойдут такие кардинальные изменения, что страна окажется в таком плачевном, трагическом положении, сам он в личном плане будет так беспомощен, а его популярность упадет до нулевой отметки. Ведь на словах он клялся, что не допустит развала Союза, что ни одна из республик, включая Прибалтийские, не уйдет, постоянно подчеркивал, что этого нельзя допустить. «Да мы просто не сможем разойтись!» — не раз восклицал он. Сколько раз он заверял, что не мыслит будущее страны вне социалистического выбора, боготворил партию, называл себя ее воспитанником.

Как-то в одном частном разговоре решительно заявил, что если ему вдруг придется выбирать между главой государства и лидером партии, то он, конечно, выберет второе. Занимал позитивную позицию по отношению к социалистическим странам, видел в них важнейший позитивный фактор с точки зрения интересов Советского Союза, был полон благих намерений развивать и крепить с ними отношения. Работал много, проявлял огромный интерес к информации, был, можно сказать, жаден до нее.

Когда при таких обстоятельствах появлялись сомнения в его искренности, становилось даже как-то неловко.

К сожалению, я, как и многие, поверил его словам и, как оказалось, сильно ошибся.

Дома жена встретила известие о моем предстоящем назначении с огромным волнением, смятением. Реакция была однозначно отрицательной. Тогда она с уважением относилась к Горбачеву, но с нетерпением ждала моего ухода на пенсию, настаивала на этом. Пост председателя КГБ казался ей трудным, ответственным, к тому же был отягощен нелегкими воспоминаниями из прошлой истории органов госбезопасности. Зная мой характер, она говорила, что теперь я весь уйду в работу и меня вообще не будет дома. Но главное, о чем я думал не раз, — она с какой-то внутренней тревогой восприняла весть о моем назначении. В дальнейшем это чувство у нее постоянно присутствовало и усиливалось.