— Ты настоящий поросенок! — крикнула она. — Мещанка да и только.

— Я пурист, — важно возразила я. — Ценитель хороших стихов, а эти к таким не относятся.

Я стала листать книгу. Я больше не пыталась подогнать неровные строки под какую-нибудь мелодию, но декламировала курьезные пассажи (таких встретилось немало), нелепо растягивая слова, как комик, изображающий янки. Мне попался еще один подчеркнутый отрывок, и я взялась за него:

О мой товарищ! О ты и я наконец — только мы вдвоем! О, наконец — власть, свобода, вечность! О, избавиться наконец от всяких знаков различия! мерить единой мерой пороки и добродетели! О, уравнять все занятия и оба пола! О, сделать все сущее общим владением! О, способность объединяться! О, томительная мечта быть вместе — отчего она, ты не знаешь, и я не знаю…

Голос у меня сорвался, вместо протяжного говора янки я произнесла последние слова смущенным шепотом. Флоренс перестала посмеиваться и с серьезным видом уставилась в огонь; в ее карих глазах играли оранжевые отсветы пламени. Закрыв книгу, я вернула ее на полку. Довольно долго ничто не нарушало тишину.

Наконец Флоренс вздохнула и произнесла странным непривычным тоном:

— Нэнс, помнишь тот день, когда мы разговорились на Грин-стрит? Помнишь, ты предложила встретиться и не пришла?..

— Конечно, — не без робости подтвердила я.

Ее губы тронула чудная улыбка — едва заметная, словно обращенная внутрь.

— Я ведь никогда тебе не рассказывала, — продолжала Флоренс, — что я делала в тот вечер?

Я помотала головой. Мне очень отчетливо помнилось, что тогда делала я: ужинала с Дианой, трахала ее в ее красивой спальне и потом, замерзшая и униженная, должна была убраться в свою. Но я ни разу не задумывалась о том, что было с Флоренс, а она в самом деле ничего мне не рассказывала.

— Что же? — спросила я. — Пошла одна на эту свою… лекцию?

— Да, — кивнула Флоренс. Она перевела дыхание. — Я… познакомилась там с девушкой.

— С девушкой?

— Да. Ее звали Лилиан. Я сразу обратила на нее внимание и не могла отвести глаз. Она… притягивала взгляд. Знаешь ведь, случается заглядеться на какую-нибудь девушку? Нет, с тобой, наверное, так не бывало… — Но ведь бывало, бывало! Меня бросило в жар, потом в холод. Флоренс кашлянула, прикрыла ладонью рот. И, все так же глядя на угли в камине, продолжила: — Когда лекция кончилась, Лилиан задала какой-то вопрос — очень умный, опрокинувший все построения лектора. И тут мне показалось, что я ее знаю. Я подошла, завязался разговор. Нэнс, мы болтали без остановки целый час! У нее были очень необычные взгляды. Она как будто прочла все на свете, и по каждому поводу у нее имелось мнение.

Рассказ продолжался. Девушки подружились, Лилиан стала захаживать к Флоренс…

— Ты в нее влюбилась! — решила я.

Флоренс, покраснев, кивнула.

— Кто бы мог, глядя на нее, не влюбиться хоть самую малость?

— Нет, Фло, ты именно влюбилась! Влюбилась — по-розовому!

Она мигнула, приложила палец к губам и покраснела еще гуще.

— Я думала, ты, может, догадывалась…

— Догадывалась? Ну… не знаю. Я никогда не думала, что… сама не знаю, что я думала…

Флоренс отвернула голову.

— Она тоже меня любила, — продолжила Флоренс чуть погодя. — От всей души любила! Но иначе, чем я. Я знала, что это невозможно, и терпела. У нее был поклонник, он хотел на ней жениться. Но она не хотела, она была сторонницей свободных союзов. Нэнс, я в жизни не встречала женщины с более твердыми убеждениями!

Голос Флоренс не дрогнул, но я заметила, что она взволнована. Я вздохнула, Флоренс покосилась на меня и вновь уставилась в камин.

— Через два-три месяца после нашего знакомства, — продолжала она, — я стала замечать, что… у Лилиан что-то не так. В один прекрасный день она явилась с саквояжем. Она ждала ребенка, по этой причине ей отказали в жилье, поклонник — как выяснилось, все же никчемный человек, — боясь позора, не взял ее к себе. Ей было некуда приткнуться… Конечно, мы приняли ее с распростертыми объятиями. Ральф не возражал: он привязался к Лилиан чуть ли не так же, как я. Мы собирались жить все вместе и растить ребенка, как своего. Я радовалась, — представь себе, радовалась! — что ее бросил поклонник и выгнала за порог квартирная хозяйка…

Она поморщилась и соскребла ногтем с платья севшую на него чешуйку золы из камина.

— Это были, пожалуй, самые счастливые месяцы моей жизни. Лилиан здесь, рядом, — даже не знаю, с чем это сравнить. Я была так счастлива, меня просто оглушило счастьем. Лилиан все поменяла в доме — я имею в виду не только атмосферу. Заставила нас содрать обои и расписать стены. Сделала этот коврик. — Она указала подбородком на кричаще яркий коврик у камина — тот самый, о котором я предположила, что его соткал в праздные часы какой-то подслеповатый шотландский пастух. Я поспешно убрала с коврика ноги. — Мы не были любовницами, но это не важно; мы были так близки — ближе, чем сестры. Спали мы вместе, наверху. Вместе читали. Лилиан меня учила. Этот портрет Элеоноры Маркс, — Флоренс указала на фотографию, — принадлежал ей. Элеонора Маркс была ее кумиром, покровительницей — говорила я. Фотографий Лили у меня не осталось. Книга Уитмена тоже принадлежала ей. Тот отрывок, который ты читала, всегда наводит меня на мысли о нас обеих. Она говорила, что мы товарищи… если женщины могут быть товарищами. — Флоренс облизнула пересохшие губы. — Если женщины могут быть товарищами, — повторила она, — я была ее товарищем…

Флоренс замолкла. Я глядела на нее и Сирила: его раскрасневшееся сонное личико, тоненькие ресницы, пухлые розовые губы. Мне стало страшно.

— И что потом?..

Флоренс заморгала.

— Потом… потом она умерла. Лилиан не отличалась крепким сложением, роды были тяжелые, и она умерла. Мы даже повивальную бабку не могли найти, потому что она была не замужем; в конце концов мы пригласили незнакомую акушерку из Излингтона; выдали Лилиан за жену Ральфа. Она называла Лилиан «миссис Баннер» — представляешь? Акушерка она, как я понимаю, была дельная, только очень строгая. Выгнала нас из комнаты; мы сидели здесь и слушали крики, Ральф не переставая ломал руки и плакал. Я думала: «Пусть уж, пусть умрет ребенок, только бы она была жива!..» Но, как видишь, Сирил не умер, да и Лилиан выглядела неплохо, только измучилась, и акушерка сказала, ей нужно поспать. Мы ушли, а чуть позже я вернулась и вижу: началось кровотечение. Акушерка, конечно, успела уйти. Ральф побежал за врачом, но сделать ничего не удалось. Милая, добрая, благородная Лилиан истекла кровью…

Речь Флоренс прервалась. Я придвинулась к ней, присела рядом на корточки и взяла ее за рукав; она ответила подобием доброй смущенной улыбки.

— Жаль, что я не знала.

Я проговорила это спокойным голосом, но втайне готова была схватить самое себя за горло и стукнуть головой об стену. Какая же я дура, что не догадалась сразу! Вот почему никто не отметил день рождения Сирила: он совпадает с днем смерти Лилиан. Этим и объяснялись угнетенное настроение Флоренс, ее усталость, раздражительность, терпеливая нежность брата, сочувствие друзей. И еще ее двойственное отношение к Сирилу — сыну Лилиан, с одной стороны, и ее убийце — с другой; ребенку, которому Флоренс желала смерти, чтобы выжила его мать…