– Где ж багаж-то?

– Вот, сума.

– Да как же вы нас нашли?

– Слуги ваши объяснили. В доме все благополучно. Обошлось, так что не извольте волноваться. Слуги и лошадь мне дали. В городе вода разлилась по щиколотку, стоит, не уходит. Уж и ветер упал, а она стоит. Я думаю, сколько же можно ждать? Клеопатра Николаевна в деревне без Плутарха мается. Вот я и поскакал.

Клеопатра просияла. Как же она забыла про книгу из шляхетской библиотеки? Сама напросилась и из головы вон. Сколько уж было с этим Плутархом неприятностей, что рассчитывать на такой простой способ получения книги ей просто не приходило в голову.

– Плутарх с вами?

– В суме. Из-за чего я за лошадью-то без малого час по елкам мотался? На сук напоролся. Но книге ничего не сделалось. Она у меня в укромном месте, чтоб, стало быть, не подмокла. Погоды-то, слишком обильноводные.

Далее последовал ритуал извлечения книги на свет. Плутарха, бережно завернутого, вытащили из сумы, потом освободили от полосатой, затрапезной ткани, потом с усилием вынули из кожаного пакета, и предстал он наконец во всей своей красе: объемный том в переплете зеленого бархата с золотым тиснением на корешке.

Клеопатра взяла в руки книгу с такой осторожностью, словно это была жаровня с углями, которая могла от непочтительного отношения вспыхнуть мгновенно огнем.

– Тетенька, я снесу книгу в свою комнату?

– Снеси. Только завтра я сама проверю, нет ли в ней рисунков зазорных и текстов развратных.

– Господи, да я и слов таких не знаю.

Пока Клеопатра шла по коридорчику в свою комнату, книга обжилась в руках, теперь она прижимала к груди Плутарха, как верного друга. Ей не терпелось все рассмотреть, но свечу забыла. Да и будь у нее свет, больше, чем на минуту, задержаться нельзя, тетка сразу пошлет за ней горничную. Ладно, не будем жадничать. У нас вся ночь впереди. Она положила Плутарха под подушку и вернулась в столовую.

Невозможно описать, как томилась она за ужином. Кусок в горло не лез, разговаривала невпопад.

– Клеопатра, что опять замерла, глаза пусты. Очнись, послушай, что Кирилл Иванович рассказывает.

– Я слушаю, только у меня голова разболелась. Должно быть, к перемене погоды.

– Хорошо бы так, – вздохнула Варвара Петровна и опять принялась задавать вопросы: – А Гостиный двор залило? А Троицкую церковь? А главная першпектива сухая стоит?

Наконец распрощались. Кирилла Ивановича оставили ночевать, счастье его было полным.

Клеопатра поставила две свечи, одной ей казалось мало. Родион искал на полях пометы – галочки, черточки, крестики, пробовал вскрыть заклеенный картон обложки. Она решила повторить все эти операции. Бумага была рыхлой, шрифт словно вдавлен в лист, широкие поля с неровно обрезанными краями просторны и девственно чисты. В одном месте показалось, будто рука нарисовала кружочки, потом всмотрелась внимательно – знак оказался раздавленным мелким насекомым, по виду – жучком. Клеопатра исследовала обложку, бархат примыкал так плотно к краям ее, что было очевидно – никто картонки этой не вскрывал.

Она принялась листать страницы… Скучное занятие, если вместо того, чтобы читать, ищешь на полях блох. Как хоть книга-то называется? «Трактаты и диалоги»… Она начала читать наугад, борясь с трудностями немецкого: «Любая страсть похожа на лихорадку, и, подобно воспалившейся ране, особо опасны те болезни души, что сопровождаются смятением…» Клеопатра заглянула в оглавление: «О суеверии». Да он смеется над нами, Плутарх! Родион ведь что говорил… На книгу указала ему тетка с портрета, мол, есть во всем этом какая-то мистика.

А вот «Наставление супругам»: «Царь Филипп влюбился в некую уроженку Фессалии, которая, как поговаривали, околдовала его приворотным зельем. Олимпиада приложила все силы, чтобы заполучить эту женщину в свои руки. Когда же ее привели на глаза царице и оказалось, что не только замечательно красива, но в разговоре держится разумно и с достоинством. «Прочь, клевета! – воскликнула Олимпиада. – Приворотное зелье в тебе самой».

Клеопатра отложила книгу почти с испугом. Отчего Плутарх безошибочно угадывает то, что ее волнует в этот момент? Может быть, тайна откроется только тогда, когда весь Плутарх будет прочитан от корки до корки, а после этого в голове высветлится главная мудрость, например: «Не в богатстве счастье!»?

Нет, этого не может быть. Не будет в момент ареста человек насмешничать и поучать таким образом убитого горем сына. Надо все проиграть заново еще раз. Значит, на Плутарха указала тетка, и Родион, человек несуеверный, а в эту версию поверил. Почему? А потому что отец во время ареста на минуту-две вошел в библиотеку. И уж наверное не только затем, чтоб в шлафрок облачаться, который там на гвоздике висел. Значит, если он что-то спрятал, то именно в книгу.

Клеопатра взяла Плутарха за обложку, развернула веером и потрясла. Книжная закладка, легкая, как кленовый опавший лист, легла к ее ногам. Девушка не сразу обратила на нее внимание, опять принялась изучать страницы и, уже отчаявшись что-либо найти и готовясь ко сну, подняла эту закладку и увидела на ней аккуратно нарисованные геометрические фигуры. Видно, нарисованы они были на обычного формата листе, а потом обрезаны но краям вплотную к чертежу.

Девиц в описываемое время не обучали геометрии, и Клеопатра не сразу поняла, что это план дома, квадраты и прямоугольники, были, конечно, комнатами, прерванные линии – двери и окна. В самом уголке рисунка, в квадратной комнате, был изображен жирный крест.

Клеопатра спрятала закладку в шкатулку с нитками, потом подошла к образам, встала на колени: «Господи, не корысти ради душа моя ликует, а во имя восстановления попранной справедливости. Благодарю тебя, Владыко». Она шептала молитву, повторяя слово в слово то, что говорил в это время возлюбленный ее Родион в сумраке католического костела. В созвучии этих слов нет ничего удивительного. Вспомните только легенду, кажется, древнегреческую, о том, что когда-то в человеке были соединены оба пола – мужчины и женщины. Но потом половинки эти разошлись в разные стороны, чтобы в краткий миг, называемый жизнью, попытаться отыскать друг друга и соединиться вновь. Далеко не всем это удается, проще говоря – единицам, чаще проводит человек жизнь с чужой половиной. А Родион с Клеопатрой отыскали друг друга.

После молитвы Клеопатра легла, но заснуть никак не могла: и перина была жесткая, и подушка горбатая, а главное, распирало ее с таким трудом добытое тайное знание. Рассказать кому-то, поделиться, поохать. Ей понятен был сейчас брадобрей царя Мидаса[37], который не мог хранить тайну и выболтал ее тростнику.