Америкой и вдруг узнали, что в туристическом классе летит сама Бет Дэвис! Естественно, мы ее тут же пригласили в первый класс и проговорили с ней всю дорогу. И таких встреч у меня было огромное количество. Я посчитал как-то, что я был в 56 странах, и в некоторых помногу раз, познакомился с массой людей.

Я ведь действительно ископаемое. Я – кум Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой. Мы с ней вместе крестили ребенка – Аню Дмитриеву, дочку мхатовского художника Владимира Дмитриева. Теперь она чемпионка по теннису. Я жил у Книппер в Ялте и в гурзуфском ее доме. Тарханов, Качалов, питерцы Скоробогатов, Чесноков и Толубеев – какие актеры!

И много других чудес произошло в моей жизни. Именно о чудесах думал я не так давно, когда мы сидели рядом с Иваном Дмитриевичем Папаниным в Кремле и вместе с ним из рук Председателя Президиума Верховного Совета получали награды. Разве мог я, погибая в болоте и видя глаза погибавшей вместе со мной и такой же беспомощной лошади, представить себе, что через много лет буду сидеть на почетных местах в музыкальном центре Лос-Анджелеса рядом с Кингом Видором и Рубеном Мамуляном и услышу со сцены, что фильм «А зори здесь тихие» признан Академией киноискусства Америки одним из 5 лучших фильмов мира и ему присужден «номинейшен» премии «Оскар»? А каково было мое радостное удивление, когда я совсем недавно узнал, что моим фронтовым товарищем был человек, который последним прикоснулся к Гагарину перед полетом в космос[151]. А разве не чудо, что я, как и все мои современники, с помощью телевидения стал свидетелем и очевидцем этого полета. И мне посчастливилось познакомиться и разговаривать с человеком, который, первым освободившись от земного притяжения, остался таким земным, близким и дорогим каждому из нас. И еще много, много чудес произошло в моей жизни.

Да, мне повезло, я занимаюсь своим любимым делом. Я был знаком со многими замечательными интереснейшими людьми. Я много путешествовал и по своей стране, и за ее рубежами. И было еще много, много всего интересного и хорошего. Но я твердо знаю, что тот, кто не ведал вкуса последнего куска черного хлеба, кто не испытал горя и страданий, – никогда не почувствует вкуса простого человеческого счастья. Люди моего поколения благодаря пережитому не стали пессимистами и нытиками. Они любят жизнь потому, что знают цену каждому прожитому дню, каждому куску хлеба.

Обо всем этом я пытаюсь рассказать в своих картинах. Не скрою, что высшей наградой для меня и моих товарищей всегда останется то, что, например, «А зори здесь тихие» посмотрели за год 135 млн людей в нашей стране или то, что когда через 20 лет фильм «Дело было в Пенькове» тиражом 1 500 копий был снова выпущен на экраны страны, то залы были опять заполнены зрителями.

И еще я горжусь дарственной надписью, которую сделал на своей чрезвычайно серьезной и абсолютно мне непонятной книге мой школьный товарищ, доктор физико-математических наук, с которым мы встретились на просмотре «Белого Бима» через 36 лет после окончания школы. Он написал: «Стасику Ростоцкому, который остался таким же, каким был в дни нашей юности, только стал очень сильным в защите добра». Мне бы очень хотелось, чтобы это было правдой. Я думаю, что самое страшное в жизни – это одиночество. И я счастлив, потому что, мне кажется, у меня много друзей, и знакомых и незнакомых. И тем и другим так хотелось бы пожать руку и быть достойным их доверия.

А для этого надо, наверное, совсем немного: надо любить землю, на которой ты родился, и людей, которые на ней живут; и быть верным и этой земле, и этим людям в дни любых невзгод и в дни великих праздников.

С одной стороны, все мои фильмы – любимые, но одновременно они все нелюбимые, потому что в кино снять один фильм дважды нельзя, а после окончания съемок всегда все хочется переделать. Даже когда ты чувствуешь, что что-то получилось. Я вам честно скажу, что когда я посмотрел картину Калатозова «Летят журавли», а я снимал в это время «Дело было в Пенькове», то пришел в монтажную и сказал: «Все, что мы снимали, надо уничтожить. Так делать картины больше нельзя. Надо снимать так, как сняли “Летят журавли”». Причем самое смешное, что снимать эту картину должен был я. Но я никогда не пожалел о том, что ее делали другие, потому что так снять ее я бы не смог. На этой картине нашли друг друга гениальный оператор Урусевский и Объектив-18, который захватывает огромное пространство, создавая экспрессивный ход. Ну и, конечно, прекрасные артисты играли. Да и история сама замечательная, поэтому и картина вышла очень хорошая.

Если говорить о моих фильмах, то я, в общем-то, снимал традиционный кинематограф. Что довольно-таки странно, потому что начинал я с девиза: «Искусство должно быть яростным!» И вот в картине «Летят журавли» я увидел эту яростность. И свои фильмы мне показались какими-то тихими, немножко даже размазанными. Я никогда не считал себя не то что великим, но даже выдающимся режиссером, я считал себя нормальным профессионалом, который делает свое дело. Многие думали, что я шучу, когда говорил, что моя профессия – рыбак, а хобби – режиссура. Я вообще считаю, если человек начинает себя переоценивать, относиться к себе без юмора, то он кончился, ничего хорошего в этой жизни он уже не сделает.

С профессиональной точки зрения самая главная картина для меня, пожалуй, «Доживем до понедельника», которую мы сняли по тем временам в рекордно короткий срок – за 4 месяца. Это все-таки настоящий кинематограф. Не случайно замечательный американский режиссер Рубен Мамулян, который сделал в свое время «Королеву Христину», сказал мне: «Сташек, спасибо тебе за то, что ты прошептал мне на ухо такой нежный фильм». Я считаю, это замечательный отзыв.

«Дело было в Пенькове», «Майские звезды», «На семи ветрах», «Доживем до понедельника», «А зори здесь тихие», «Белый Бим Черное ухо», «И на камнях растут деревья», «Жизнь Федора Кузькина». Плюс ленты, которые я сделал под псевдонимом Степан Степанов: «Эскадрон гусар летучих» – я его делал не целиком, но солидно переделывал, наполовину снимал, затем – «Профессия: киноактер» и «Зимние этюды», которую сделал для французского кино. Этого, конечно, мало. Почему? Отвечая, хотел бы вспомнить свой разговор с Ильей Эренбургом, которого однажды спросил: «Вы пишете все, что хотите?» «Нет, не все, – ответил он. – Но я всегда могу не писать того, что не хочу».