Джон понял это по восклицаниям посетителей: «Вот это пистолет! Посмотрите, какой нож! А это – потайной топор!». Сэру Джону захотелось взглянуть на потайной топор, но было лень вставать из-за стола.

Отобедав, он взобрался на свою лошадь и медленно направился к северным городским воротам. Лондон бурлил, как всегда, – распевал песни, ругался, дрался, обирал прохожих, торговал и назначал любовные свидания. Холод и снег нисколько не мешали обычному ходу лондонской жизни, разве что костры, разведенные прямо на улице, притягивали к себе разношерстную публику, которая с удвоенной силой пила, бранилась и устраивала потасовки.

Вскоре сэр Джон проехал мимо собора Святого Павла. Богослужение еще не началось, но народу здесь было много – в основном, молодежи. Было не похоже, что все эти франтоватые джентльмены и нарядные леди пришли к Святому Павлу молиться – сэр Джон готов был биться об заклад, что сегодня они не вспомнят «Отче наш». Посмеиваясь и от всей души желая молодым людям приятного времяпровождения, он поехал дальше.

Шумные яркие улицы центральной части города сменились вскоре унылыми и блеклыми улочками окраины. Сэр Джон вдруг прочел пришедшие на память стихи:

Царь ассирийский, что в дни мира жил, Дух осквернив для низменного чувства, В войну, не возгорясь отвагой, был Разбит, не знавший ратного искусства. Сменил он поцелуи на мечи, На латы дамский поменял альков, Пиры же – на солдатские харчи, И шлем был тяжелей его венков. И он, что имя мужа не стяжал, Что в женственном купался наслажденье, Что слабым был, от трудностей бежал, Когда и честь утратил, и владенья, – На троне горд, дрожащий пред пучиной, – Убил себя, чтоб в чем-то быть мужчиной.

Нагруженная повозка больно задела ногу сэра Джона, и грубый мужской голос прорычал:

– Чего вы тут бормочете? Что встали на пути, господин? Ехали бы лучше своей дорогой и не мешали другим.

– Вы правы, мой друг, – отозвался сэр Джон, – поеду своей дорогой и не буду никому мешать… Ну же, Арабелла, – потрепал он лошадь по гриве, – вперед! Выедем за ворота, а и там будет свободнее. Что нам еще надо, кроме воли и покоя, остальное все в прошлом. Жизнь прошла, и слава Богу, ведь если бы жизнь была хорошей штукой, человек не плакал бы, появляясь на свет. У нас все в прошлом – и замечательно!.. Вперед, Арабеллла, вперед!..

Казнь Марии Стюарт, соперницы Елизаветы

Часть 1. Посольский прием

– О, нет, я не надену накрахмаленную нижнюю юбку! Нет, только шелковую, – говорила Елизавета главной хранительнице королевского гардероба. – Да, крахмал хорошо поддерживает форму одежды; да, нам не требуется много времени на одевание, но сколько других хлопот возникает с этими накрахмаленными вещами! Малейшее соприкосновение может оказаться губительным для накрахмаленной юбки, а на ветру она надувается, как парус, и трепещет, как свивальник… Шелковую юбку, будьте любезны, она приятнее и удобнее. Шелковую юбку с серебряным шитьем… Шелк легок, как нежное прикосновение руки, он трепещет и изгибается, подобно девичьему стану в объятиях милого друга, не так ли, дитя мое? – с улыбкой прибавила королева, обращаясь к своей любимой фрейлине Джейн.

– Вы правы, мадам, – отвечала она, – шелк очень приятен для тела.

– А насчет милого друга? – продолжала улыбаться Елизавета.

– Вы смущаете меня, мадам.

– Ну, ну, моя дорогая! – Елизавета потрепала ее по щеке. – Когда же нам посплетничать, как не за утренним одеванием? Тут все свои и мы можем не опасаться, что наши маленькие секреты станут известны двору… Что твой молодой джентльмен? Его зовут Энтони, кажется? Он тебе нравится, признайся?

– Но мадам, я не думала… – отвечала Джейн, но Елизавета прервала ее: – Нижнее платье тоже шелковое, белое, – сказала она главной хранительнице гардероба. – С серебром и синими камнями из Персии, – как они называются? Забыла… Так тебе нравится твой Энтони? – повернулась Елизавета к фрейлине.

– Он вовсе не мой, мадам, – возразила Джейн.

– Да? Напрасно. Мужчины, которые нам нравятся, должны быть всецело нашими. Для этого не надо прилагать больших усилий, ведь мужчины по природе своей удивительно просты и бесхитростны, и мы можем делать с ними все что угодно. Ты не поверишь, Дженни, – прошептала Елизавета, наклоняясь к ее уху, – но мне приходится притворяться, беседуя с сэром Уильямом и сэром Френсисом, для того чтобы не обидеть их: я часто изображаю непонятливость, когда давно уже все поняла, изумление, которого нет и в помине, и восхищение, порой скрывающее досаду. Мы, женщины, превозносим мужчин не по заслугам, а особенно тех, кого любим, – это у нас в крови… Верхнее платье из бархата, будьте любезны, – сказала она главной хранительнице гардероба. – Нет, не это! Оно не подойдет к фижмам, в нем менее четырех футов ширины, его надо продать. За него можно назначить хорошую цену, правда? Платье, которое носила Елизавета, Божьей милостью правительница Англии, не может стоить дешево. А мне дайте другое, из красного бархата, прошитое золотой нитью. Да, это, оно модное: с буфами на плечах, с жестким лифом и глубоким декольте… Глубокое декольте просто необходимо для дам, не отмеченных красотой, – с усмешкой произнесла Елизавета, глядя на Джейн. – Оно притягивает взгляд мужчин, заставляя их забыть о наших недостатках.

Елизавета I.

Художник И. Оливер.

– Но мадам…