Мне было восемнадцать, я только что изнасиловал высокородную девственницу, а потом, стоя в соседней комнате, куда не доносились ее рыдания, водил пальцами по бархатной драпировке стены, кажется, чувствуя запах кожей, упивался им, впитывал его в себя, впитывал то, что могло бы, но никогда не будет моим, и думал: в последний раз… теперь уж точно, честное слово, в последний раз…

И вот мне двадцать шесть, и еще неделю назад я сжимал в руках пальцы своей матери, пытаясь запомнить их удушливый лживый запах, и думал — в последний раз…

Конь заржал, когда я натянул повод, разворачивая его, и взволнованно пряднул передними ногами, будто чувствуя предстоящую скачку. У животных интуиция намного лучше, чем у людей.

Ларс вскинулся в седле, остановил коня, глядя на меня с зарождающейся тревогой.

— Эван?..

— Прости, Ларс, — с облегчением сказал я. — Прости, но ты прав. Мне это надоело.

— Что надоело?!

— Бежать надоело, — сказал я и ударил пятками бока жеребца. Ларс, громко выругавшись, еле успел перехватить у меня повод. Конь яростно заржал и дернул головой. Я посмотрел на Ларса и сказал:

— Пусти.

— Да что ты делаешь, Жнец тебя дери?! Для этого, что ли, я с тобой возился в Мелодии?!

— Не знаю, для чего ты со мной возился, это тебе виднее. Прости, если не оправдал твоих ожиданий. Я тебе ничего не обещал.

— Слушай, не дури, — Ларс старался говорить спокойно, но, кажется, никогда я еще не видел его в таком смятении. Я бы удивился этому, если бы мне не было так радостно в этот миг. — Ты сам сказал, что вы уладили все свои дела. Как Проводник она тебе не нужна.

— Как Проводник — не нужна, — согласился я. Ларс выматерился. Громко, яростно и витиевато.

Я невольно вздрогнул — не каждый день такое услышишь. Наши кони нервно гарцевали друг против друга, и Ларс продолжал сжимать повод моего жеребца, будто понимая, что стоит отпустить — и он больше никогда меня не увидит.

Потому что Йевелин не нужна мне как Проводник — но я нужен ей как человек из Черничного Замка. Как тот, чей ужас смотрит из ее глаз. Этот долг нельзя не вернуть. От этого долга нет смысла бежать, потому что он внутри меня.

— Извини, — сказал я. Ларс еще какое-то время смотрел на меня молча, судорожно стискивая руку. Если бы мародеры вздумали напасть на нас сейчас, им могло и повезти.

— Куда ты поедешь на ночь глядя? — его голос все еще звучал зло, но в нем сквозила беспомощность, — Ты и мили не сделаешь, подрубят начисто.

Я заколебался, и тогда Ларс отпустил повод.

— А впрочем, дело твое, — добавил он, и в его словах было столько ярости, что я почувствовал себя виноватым. Если бы на его месте был Грей или Роланд, или Юстас, или кто угодно, я бы решительно сказал «нет», потому что любой из них непременно стал бы уговаривать меня и прочищать мне мозги, а я и так еще не слишком укрепился в решении ввести новую стратегию поведения в этой гребаной игре, называемой жизнью. Но Ларс, единожды потерпев поражение, имеет достаточно достоинства, чтобы не малодушничать, требуя реванша. К тому же, как я подозревал, в глубине души ему было все-таки плевать и на меня, и на мое ненормальное поведение. «Хочешь рыть себе могилу — рой, только других не запачкай» — сколько я знал Ларса, столько это было его кредо. Потому я и удивился в свое время, когда он изъявил участие по отношению к моей на хрен разладившейся судьбе… Но вряд ли стоило ожидать, что он посвятит остаток жизни служению светлым идеям моей дурной головы. Он не мешал мне — это больше, чем я мог просить.

Темнота уже стала почти непроглядной, и мы спешились прямо на месте моего внезапного просветления. Ларс пошел к шумевшему неподалеку ручью напоить коней, а я наломал веток, развел костер и присел возле него на корточки, жалея, что в последнем трактире мы не прихватили вина. Было сухо, но довольно холодно, а на мне оставались только рубашка графа Перингтона и его же холщовые штаны и сапоги — я нарочно упросил Паулину дать мне только самое необходимое и, желательно, из дешевых обносков. Они сидели на мне, будто сшитые по моей мерке. Всё равно надо будет сменить при первой возможности. Я уже и не помнил, когда носил одежду, добытую честным путем… Все обноски аристократов я либо вытряхивал из сундуков без их ведома и соизволения, либо принимал в качестве милостивого одолжения. Надо бы заказать что-нибудь у портного в первом же спокойном городе, до которого мы доберемся. Слишком долго я покорно носил чужую одежду… слишком.

Где-то коротко ухнула птица, и я вдруг понял, что Ларсу давно пора вернуться. Низкий огонь потрескивал передо мной, делая окружающую костер тьму еще непрогляднее. Я вдруг подумал, что в этой тьме запросто могли расположиться и мародеры, и более опытные лесные бандиты, и даже Зеленые… и, чем Жнец не шутит, Ржавый Рыцарь… Мы ведь не виделись с ним уже достаточно давно…

Внутри защемило от дурного предчувствия. Я рывком поднялся и обернулся в темноту за миг до того, как вынырнувший из мрака силуэт метнулся ко мне.

Моя рука дернулась к оружию, и он ударил меня в лицо.

Этот дом пустой, он всегда был пустым и пустым останется. Эти стены созданы, чтобы охранять пустоту. В пустоте легче видеть истину. Они не понимают. Им не понять. Они ведь не пусты. Перо шуршит о пергамент — так странно, не скрипит, шуршит. Как будто знает, что пишет правду.

«Я ничего не могу сделать. Алоиз даже слышать меня не желает. Ничего нового. Так было всегда. Только раньше это было так далеко».

Он ведь не знает, что такое быть пустым.

«Он считает, что контролирует ситуацию. Что сможет ее контролировать несмотря ни на что. Его интересует только достижение цели. То, что будет после, он считает очевидным».

Он ведь не знает, как это — быть пустым.

«Они мне ничего не сказали про рисунки. Про Его рисунки. Я знал… Я ничего немогу сделать, но я ведь знал, что здесь что-то не так. Мне сказали, что изображение женщины, которое Он оставил, истекает кровью. Настоящей кровью. Очень медленно, но набралось уже почти на галлон. И они всё еще не понимают. Безымянный, они не хотят понять».

Они же никогда не боялись стать пустыми.

«И это ведь не та женщина. Не Она. Другая. Если бы была Она, оставалась бы надежда. Но это просто жертва, которая Ему нужна. Которую Он хочет. Всё будет так, как Он захочет. Вот и всё. А они не могут этого понять. Не понимают, что Ему просто достаточно захотеть…»

… и все станут пустыми. Как я.

«С Ней проще… Он, Она… Она хочет Его. Но будет так, как Он решит. Она сильная, но будет так, как Он решит».

Еще не открыв глаза, я понял, что руки и ноги у меня связаны. Я лежал на земле лицом вниз, и близкое пламя костра обжигало мне щеку. Я шевельнул головой, попытался отодвинуться от огня, и с третьей попытки это мне удалось. Левая часть лица онемела от удара, которым меня вырубили, — синячище останется будь здоров.