– Джайлз, генерал будет настаивать на личном осмотре шахмат.

– Само собой. Но не при первой встрече. Нет-нет. Китай для меня – терра инкогнита, я совершенно не в курсе, насколько можно полагаться на тамошних парней. А вдруг ваш генерал Как-там-его просто конфискует шахматы и спровадит меня на какую-нибудь ферму, или что там у вас есть?

– Генерал – человек слова! – холодно возразил Янг.

– Мой нюх служит мне верой и правдой вот уж двадцать лет, старина. И я не собираюсь отмахиваться от него при такой важной сделке. Сами понимаете, люди Востока для нас – полная загадка, а потому приходится осторожничать.

Брайсон хохотнул. На том конце провода царило молчание.

– Кроме того, вы же знаете меня: стаканчик рисового вина – и я уже никакой!

* * *

Вырядившись в консервативный костюм из шелка и кашемира и желтую жилетку из тонкой кожи, Джайлз Хескет-Хэйвуд прибыл в сицзянский аэропорт Хуантян, где его встретил посланец генерала Цая, одетый в темно-зеленую форму китайской Народной освободительной армии, но без знаков различия, со стандартной красной эмалевой звездочкой на стандартной кепке «мао». Посланец, не назвавший своего имени мужчина средних лет, с каменным выражением лица, быстро провел Брайсона через таможенный контроль и представителей иммиграционной службы. Все было приготовлено заранее; работники аэропорта вели себя почтительно и ничего не проверяли.

Право провести проверку было оставлено людям генерала Цая. Как только с иммиграционной службой было покончено, посланец без лишних слов втолкнул Брайсона в дверь без надписей, за которой его уже ждали двое солдат в зеленьи мундирах. Один из них бесцеремонно перерыл багаж Брайсона, не пропустив ни единой вещи. Тем временем второй принялся со знанием дела обыскивать самого Брайсона, с головы до ног, не забыв даже отодрать стельки дорогих кожаных туфель Ника. Брайсона обыск не удивил, но он счел необходимым издать несколько возмущенных возгласов: это было вполне в духе того типа, которого он сейчас изображал.

Впрочем, Брайсон прибыл сюда отнюдь не безоружным. Предчувствуя, что его могут обыскать, прежде чем допустить на встречу с генералом, Ник не взял с собой никакого огнестрельного оружия – да и вообще ничего такого, что противоречило бы образу Джайлза Хескет-Хэйвуда. Слишком уж велик был риск, что его на этом поймают и вся легенда пойдет насмарку.

Но оружие, спрятанное в мягком кожаном поясе Хескет-Хэйвуда, было спрятано так хорошо, что рискнуть стоило. В этом поясе между двумя слоями кордовской кожи наилучшей выделки размещалась длинная гибкая металлическая полоса в дюйм шириной и дюймов двенадцать длиной, сделанная из алюминиево-ванадиевого сплава и отточенная почти по всей длине до бритвенной остроты. Клинок можно было легко и быстро извлечь из пояса: нужно было лишь расстегнуть одну застежку и нажать лояльнее. Им недолго было порезаться самому, но, если приловчиться, клинок с одного взмаха, почти без усилий мог рассечь человеческую плоть до кости. Кроме того, Брайсон был уверен, что, если потайного клинка окажется недостаточно, он вполне сможет положиться на свое умение импровизировать и превращать в оружие подручные предметы – ему уже не раз приходилось так поступать. Но Ник надеялся, что оружие ему не потребуется.

К двери терминала подкатил черный «Даймлер» последней модели. За рулем сидел шофер в точно таком же темно-зеленом военном мундире без знаков различия, с таким же невозмутимым и непроницаемым лицом. Он смиренно склонил голову, приветствуя гостя.

Угрюмый посланец распахнул перед Брайсоном дверцу автомобиля, спрятал его чемодан в багажник, затем сам уселся на переднее сиденье. Он не произнес ни слова; водитель развернул «Даймлер» и вывел его на дорогу, ведущую к Сицзяну.

Брайсону случалось как-то давно побывать в Сицзяне, но теперь он не узнавал города. То, что каких-нибудь двадцать лет назад было крохотным, сонным рыбацким поселком и приграничным городком, сделалось теперь шумным, хаотичным сплетением наспех проложенных дорог, наскоро возведенных жилых районов и заводов. На месте рисовых полей и нетронутых земель, лежавших вокруг дельты Жемчужной реки, выросли небоскребы, электростанции и промышленные предприятия особой экономической зоны. Горизонт щетинился строительными кранами; небо затягивала уродливая серая дымка. Население этого района – а на берегах зловонной реки Сицзян осело уже около четырех миллионов человек – составляли в основном так называемые «мингонг», бывшие крестьяне, явившиеся сюда в поисках работы. Их привела сюда надежда на зарплату, позволяющую хотя бы достичь прожиточного минимума.

Сицзян представлял собой стремительно разрастающийся город, где жизнь била ключом все двадцать четыре часа в сутки. Он мчался вперед на полном ходу, и топливом ему служило самое крамольное для коммунистического Китая слово: капитализм. Но это был капитализм в его самой наглой и жестокой форме – опасная истерия города на фронтире, сопровождаемая безудержным разгулом преступности и проституции. Сверкающие вершины потребительских излишеств, глянец афиш и сверкание неона, кичливые магазины с нарядами от «Луи Вюттона» и «Диора» были – Брайсон знал это – не более чем фасадом. А за ним скрывалась отчаянная нищета, убогое и тяжкое существование мингонгов, жестяные сараи безо всяких удобств, каждый из которых служил домом десяткам мигрантов, и тощие цыплята, бегающие по крохотным грязным дворикам.

Дороги были забиты автомобилями последних моделей и ярко-красными такси. Все до единого здания были новыми, высокими, сверхсовременными. Улицы пестрели мигающими надписями, сплошь по-китайски; лишь изредка то тут, то там попадались латинские буквы – скажем, большая М, обозначающая «Макдональдс». Повсюду бросались в глаза яркие краски, кричащие вывески ресторанов, витрины магазинов, торгующих бытовой электроникой – цифровыми камерами, компьютерами, телевизорами и музыкальными центрами. Уличные торговцы продавали жареных уток, свинину и живых крабов.

По улицам струился плотный поток людей, и почти у каждого был при себе мобильный телефон. Но, в отличие от Гонконга, расположенного в двадцати милях южнее, здесь нельзя было увидеть в парках стариков, занимающихся тай-цзи-цюань. По правде говоря, здесь вообще трудно было встретить стариков. Максимальный срок пребывания в особой экономической зоне составлял пятнадцать лет, и попасть сюда могли лишь крепкие трудоспособные люди.

Сидевший впереди посланец обернулся и произнес:

– Ni laiguo Shenzhen ma?

– Простите? – переспросил Брайсон.

– Ni budong Zhongguo hua ma?

– Извините, не знаю этого языка, – отозвался Брайсон, чуть растягивая слова. Посланец интересовался, понимает ли он китайский язык и бывал ли здесь прежде; возможно даже, это было проверкой, только очень уж прямолинейной.

– Говорите по-английски?

– Да-да, говорю.

– Вы здесь впервые?

– Да, впервые. Очаровательное место – жаль, что я не обнаружил его раньше.

– Зачем вы хотите встретиться с генералом? – спросил посланец. Лицо его неожиданно приобрело враждебное выражение.