До дрожи в руках подмывало схватить телефон и начать звонить ему, чтобы потом орать в трубку, повторяя одно и то же. Ты же мне обещал.

Но ведь, так или иначе, всё выходило паршиво. Я предал свою первую любовь, наломал дров, подвёл себя и своего ещё нерождённого ребёнка, причинив столько боли Насте.

Счастье ещё было возможно в этой жизни, где-то в этом городе была моя Вера, которая оказалась в сотни раз мудрее, умнее и лучше меня. Но думать о ней тоже было тяжело, так если бы это было очередным витком предательства по отношению к Соболевой.

— Светает, — бесцветным голосом сообщила она, вырывая меня из спасительных мыслей не о том. Я словно очнулся и непонимающе глянул на неё. Она повторила, всё так же тихо и безэмоционально. — Светает.

Она смотрела сквозь лобовое стекло на восходящее солнце. Оно лениво и не спеша поднималось из-за горизонта, словно давая нам ещё хоть немного времени побыть вдвоём. Была зима, и солнечные лучи лишь слегка проглядывали сквозь свинцовое и тяжёлое небо. Но свет был, был где-то там за облаками в серой мгле, мы его не видели, но знали, он где-то есть. Свет был, а вот надежды нет.

Я коснулся её щеки, заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. Она не стала вырываться, лишь затравленно взглянула на меня и попросила одними губами:

— Не надо.

Но я не мог остановиться. Водил ладонью по её лицу, очерчивая брови, веки, нос, губы… Пытаясь навсегда сохранить ощущение их на кончиках собственных пальцев. Когда дошёл до скул, они уже были влажными от её слёз. Она всё-таки заплакала. Надо же, держалась всю ночь, и вот именно сейчас в этот предрассветный час сдалась. Как же неправильно это всё было. Во всех же книгах и фильмах рассвет — это надежда, возрождение, шанс… да всё что угодно, но никак не боль и не… слёзы на её щеках.

Я сам был близок к тому, чтобы разреветься. Горький ком из непережитых чувств и несказанных слов уже стоял у меня в горле. Я прижался своей щекой к её лицу.

— Пожалуйста, — шептал я, не понимая о чём именно молю её.

Не знаю, сколько мы так ещё просидели, время сегодня имело рваный ход. А потом она зашевелилась, пытаясь отстраниться от меня, но я лишь сильнее прижал её к себе. Нет, я ещё не готов.

— Стас, — дрожащим голосом позвала она меня. — Пора.

— Нет!

Она качнула головой и усилила своё сопротивление. А потом не выдержала и закричала.

— СТАС!

Я наконец-то разомкнул свои руки, и она выскользнула из моих объятий. Последний раз посмотрела на меня, и, печально улыбнувшись, коснулась моих губ лёгким поцелуем и вышла из машины, тихо прикрыв за собой дверь.

А я остался. Сидел на своём месте, уже не сдерживая обжигающих слёз и смотрел, как она удаляется навстречу новому дню.

В баре было шумно и многолюдно. Мы опять пахали втроём, и даже этого мне казалось мало. За несколько дней до Нового года людям хотелось праздника. Народ заканчивал свои отчёты, закрывал год, опустошал магазины, а потом бежал встречаться с друзьями, пить алкоголь и слушать громкую музыку.

Я вежливо улыбалась гостям, подкалывала уставших официантов, через раз пикировалась с Сидорчук и учила жизни Лику, офигевавшую от происходящего. Севка осторожно косился в мою сторону, словно подозревая меня в чём-то страшном. А я… а я всего лишь старалась жить.

Прошло почти два дня с тех пор, как я ушла от Стаса, предоставив ему возможность выбирать. И он в своей излюбленной манере молчал. И я не то, чтобы паниковала. Скорее уж терялась в догадках и опасениях, периодически впадая в оцепенение от переживаний о нём. Но что-то внутри меня упрямо шептало, что надо верить, и я верила. Ждала, верила… и волновалась. Чуть-чуть. Или не чуть-чуть. Но держалась, вполне достойно, готовясь принять его любое решение. И я понимала, что да, приму. И даже осуждать не стану в случае чего. В любом случае… Я сейчас и я два месяца назад — два разных человека, и это была полностью заслуга Стаса. Ну и немного Ромки, Дамира и Александра Дмитриевича, пробудивших во мне странное желание перестать бояться людей, и не менее странную мечту иметь семью.

Какими бы сложными не были мои родственные отношения, это были я и мои папа с мамой. И мне их очень не хватало, несмотря ни на что. Не могу сказать, что мы сумели простить друг другу всё. Нам ещё многому предстоит научиться, но я надеюсь, что мы справимся.

В тот день, когда я, наконец-то, объявилась в родителськом доме, мы долго сидели с мамой, пытаясь прийти хоть к какому-то решению, а потом опять разревелись, вместе.

Такими отец нас и застал — рыдающими, хлюпающих носами и через раз нервно хихикающими. Он какое-то время постоял в дверях, разглядывая, наши прижавшиеся друг к другу фигуры, покрутил пальцем у виска, и сказал, что мы ненормальные истерички. После чего немного подумав, философски добавил, что мы, как ни крути, его истерички, и видимо ему всё-таки придётся о нас заботиться. После чего мы все вместе успокаивались обжигающим липовым чаем.

Завтра по плану у меня было посещение их свадьбы, и я странным образом не чувствовала по этому поводу ровным счётом ничего. Это было ни хорошо, ни плохо. Это было. И это касалось только их, и я была готова это принять.

Я, вообще, многое готова была принять, но начинать в любом случае приходилось с себя. Собственное прошлое престало казаться чем-то страшным и безобразным. Нет, мне до сих пор местами было больно, меня могло воротить от отдельных своих поступков или решений. Но теперь я могла с этим смириться. Даже Юльке перед сменой по секрету поведала, что собираюсь к родителям на свадьбу, из-за чего та очень удивилась, что они у меня вообще есть. В тонкости вдаваться не стала, но ведь загадочно пояснить, что там всё сложно, мне ничто не помешало.

Кроль второй день отказывалась со мной разговаривать, кидая в меня тапками и обвиняя в том, что я дура, раз добровольно от такого мужика отказалась. Мне же, только и оставалось, что пожимать плечами, и надеяться на то, что Стас хотя бы удосужится мне как-нибудь своё решение сообщить.

И да, мне на самом деле было грустно с ними расставаться. С Черновыми, с Бонифацием… Со Стасом.

Каким-то неведомым мне способом, ему удалось вернуть моему миру красок. Я любила его. Такого разного и в то же время постоянного, сложного и лёгкого, очаровательного и угрюмого, правильного и неидеального. Но если рассуждать логически, что я могла предложить ему в данной ситуации? Отрицательный тест на беременность? Своё ещё не до конца сложившееся мировоззрение? Или пошатнувшуюся нервную систему, которая общими усилиями стала приходить в норму? А может быть фиолетовую голову, которая так ему нравилась?

Дальше думать нельзя было, дальше у меня начинало щемить в груди и хотелось рыдать, но на этот год лимит слёз был исчерпан, поэтому оставшиеся дни декабря я обещала себе продержаться без них.

Я работала, улыбалась гостям, подкалывала официантов, лениво перекидывалась репликами с Сидорчук, учила жизни Лику и игнорировала Севкины намёки.