– Мне понятно ваше мнение о «Бойне номер пять», лорд Бриттан. – Ник Грик, байронический тип, очень по-американски уверенный в себе, мне заранее неприятен. – Но если бы меня под дулом пистолета заставили выбрать лучший роман двадцатого века о войне, то я бы назвал «Нагие и мертвые» Мейлера. Это…

– Я так и знала! – победно приплясывает Сьюз Бриттан. – Я просто обожаю эту книгу. Единственный роман, где окопная война показана с точки зрения немцев.

– Леди Сьюз, – осторожно начинает Ник Грик, – по-моему, вы имеете в виду «На Западном фронте…».

– С точки зрения немцев? – презрительно фыркает лорд Роджер Бриттан. – В смысле: «за тридцать лет мы дважды облажались»?

Сьюз поддевает мизинцем нитку черного жемчуга:

– Вот потому «Нагие и мертвые» – важное произведение, Родж, ведь простые люди везде страдают. Верно, Ник?

– Да, леди Сьюз, в этом главная сила романа, – тактично говорит американец.

– Зато название хреновое, – заявляет лорд Роджер. – «Нагие и мертвые»! С точки зрения маркетинга – учебник некрофилии.

– Лорд Роджер, леди Сьюз, Ник, – вмешивается Гиена Хэл. – Мы тут все знакомы, но прежде чем Криспин уйдет…

– Криспин Херши! – Леди Сьюз воздевает руки к небесам, словно я – Ра, бог солнца. – Ваше выступление – это что-то особенное! Ну, как говорят.

Я натужно приподнимаю уголки губ:

– Благодарю вас.

– Для меня это такая честь, – лебезит передо мной Ник Грик. – В Бруклине, у нас там типа целая толпа ваших обожателей, мы буквально преклоняемся перед «Сушеными эмбрионами».

«Буквально»? «Преклоняемся»? Приходится пожать ему руку. Комплимент это или завуалированное оскорбление, мол, все, что ты написал после «Эмбрионов», – полное дерьмо; а может, это прелюдия к завуалированной просьбе о хвалебной рецензии: «Дорогой Криспин, как приятно было с вами пообщаться на прошлогоднем фестивале в Хей-он-Уай! Не сочтите за труд замолвить доброе словцо – так сказать, авансом, – о моей новой работе»?

– Не стану вмешиваться в высокоинтеллектуальную беседу о творчестве Нормана Мейлера, – заявляю я троице и прицельно запускаю в этого бунтаря-младотурка крученый мяч: – Хотя, на мой взгляд, прародителем всех повествований о войне, так сказать глазами очевидца, является роман Крейна «Алый знак доблести».

– Я его не читал, – признается Ник Грик, – потому что…

– Потому что книг много, а времени мало. Я вас прекрасно понимаю. – Я залпом осушаю пузатый бокал красного вина, поданный фестивальным эльфом. – И все же Стивен Крейн остается непревзойденным.

– …потому что Крейн родился в тысяча восемьсот семьдесят первом году! – возражает Ник Грик. – После Гражданской войны. Так что его роман не может считаться свидетельством очевидца. Впрочем, раз сам Криспин Херши дает ему такую высокую оценку, то я прямо сейчас его и скачаю. – Он вытаскивает электронную читалку.

Копченый окорок, съеденный за обедом, дает о себе знать.

– Ник написал роман об Афганской войне, – говорит мне Сьюз Бриттан. – Ричард Чизмен о нем восторженно отзывается и обещал взять у Ника интервью в следующем выпуске моей еженедельной программы.

– Вот как? Я ее ни за что не пропущу. До меня дошли слухи об этом романе, как он там называется – «Шестьдесят шестая магистраль»?

– «Шестьсот пятое шоссе». – Пальцы Ника Грика пляшут по экрану читалки. – Это шоссе в провинции Гильменд.

– А что, в отличие от Стивена Крейна, вы писали по свидетельствам очевидцев? – Нет, конечно: единственные битвы, в которых мог принимать участие этот юноша бледный, – это обсуждение однокурсниками его писательских опытов. – Или, может быть, вы в прошлой жизни были морпехом?

– Нет, в морской пехоте служил мой брат. Без Кайла я бы не написал «Шестьсот пятое шоссе».

Небольшая толпа зевак увлеченно следит за нашим обменом любезностями, как за теннисным матчем.

– Надеюсь, вы не считаете себя чрезмерно обязанным брату, а он не думает, что вы эксплуатируете его воинские заслуги.

– Кайл погиб два года назад, – невозмутимо отвечает Ник Грик. – Обезвреживая мину на Шестьсот пятом шоссе. В некотором роде мой роман – это его мемориал.

Отлично. Какого хрена рекламная дева не предупредила, что Ник Грик – долбаный святой? Леди Сьюз зыркает на меня так, будто я выпал из-под хвоста корги, а лорд Роджер, отечески стиснув бицепс Ника Грика, заявляет:

– Ник, сынок, я тебя почти не знаю, да и Афганистан мы просрали. Но твой брат гордился бы тобой, ты уж поверь. Я вот тоже брата потерял, мне всего десять было. Он утонул в море. А Сьюз мне говорила – правда, Сьюз? – что «Шестьсот пятое шоссе» – книга в аккурат для меня. Слушай, вот в эти выходные я как раз ее и прочитаю… – Он щелкает пальцами, и помощник тут же заносит это в смартфон. – А если уж Роджер Бриттан слово дал, он его сдержит, не сомневайся.

Между мной и венценосными особами вклиниваются тела, меня словно бы оттаскивает назад лента конвейера. Последнее знакомое лицо – редактор Оливер, обрадованный грядущим взлетом продаж «605-го шоссе». Надо срочно выпить.

Нет, Херши блевать не будет. И мимо этой поломанной калитки Херши уже проходил. Наверное. Горбатое деревце, болтливый ручеек, лужа с отраженной голограммой «Бритфоун», едкая вонь коровьего навоза… Нет, Херши не пьян. Просто перебрал чуток. Зачем я здесь? «В такой жопе, что лучика света не видно». Держись. Не павильон, а какая-то бездонная пропасть. Не надо было жрать десерт из маскарпоне. «Это Криспин Херши, что ли?» Кратчайший путь к моей уютной комнатке в гостинице «Дилижанс и кони», через автостоянку – лента Мёбиуса, сотканная из вязкой чавкающей грязи, «лендроверов» и «туарегов». Заметив вдалеке архиепископа Десмонда Туту, я отправляюсь к нему, вроде как спросить о чем-то очень важном, но это вовсе не он. Так зачем я здесь, любезный читатель? А затем, что мне, великому литератору, надо поддерживать свое реноме. Пятьсот тысяч фунтов аванса, полученные от Гиены Хэла за «Эхо должно умереть», уже того, тю-тю: половина – в налоговое управление, четверть – за ипотеку, четверть – на обеспечение негативных активов. А если я не писатель, то кто же я? «И над чем вы сейчас работаете, мистер Херши? Мы с женой просто обожаем „Сушеные эмбрионы“!» А все из-за этого проклятого Ника Грика и прочих «молодых талантливых авторов», мечтающих занять мое место в тронном зале английской литературы. Ох, ром, содомия и плеть: вулкан Блевун просыпается; так преклоним же колена перед Владыкой Гастроспазмом и воздадим ему должное…

На Пласа-де-ла-Адуана волнуется море картахенцев с айфонами в воздетых к небу руках. Пласа-де-ла-Адуана накрыта колпаком тропических сумерек цвета «фанты апельсин» и маслянистого аметиста. Пласа-де-ла-Адуана пульсирует в такт псевдо-ска-ритмам припева «Exocets for Breakfast» в исполнении Damon MacNish and The Sinking Ship. На балконе над площадью Криспин Херши стряхивает пепел в бокал шампанского и вспоминает сексуальные утехи под звуки «She Blew out the Candle»[73] – дебютного альбома все тех же The Sinking Ship – в свой двадцать первый день рождения, когда со стен миллионов студенческих спален взирали Моррисси, Че Гевара и Деймон Макниш. Второй альбом приняли хуже – электрогитары с волынкой гарантируют плачевный исход, – и последующие альбомы тоже провалились. Макниша ждала карьера разносчика пиццы, однако он исхитрился возродиться в ипостаси активиста движений по борьбе со СПИДом, по восстановлению Сараево, по защите непальского меньшинства в Королевстве Бутан и так далее, в общем – чего попало. Мировые лидеры охотно проводили с Макнишем две минуты перед телекамерами. Титул «Самого сексапильного шотландца» в течение трех лет подряд, неувядающий интерес таблоидов к бесконечной веренице его подруг; прерывистая череда сносных, но не будоражащих альбомов; этическая коллекция одежды под собственным брендом и два сезона программы «Пять континентов Деймона Макниша» на телеканале Би-би-си подпитывали сияние этой звезды из Глазго до последнего десятилетия, и даже сегодня «святой Ниш» остается желанным гостем всевозможных фестивалей, где днем раздает затверженные назубок интервью, а по вечерам услаждает публику старыми хитами – насколько мне известно, всего за двадцать пять тысяч долларов плюс перелет в бизнес-классе и апартаменты в пятизвездочном отеле.