Сегодня Аристарха Нестеровича на лавочке не было. Андрей подумал, что старику, может, нездоровится, и хотел уже повернуть назад, но передумал. Вера с учениками ушла в поход, тетя Паша уехала к родне в гости, дома одному сидеть не хотелось, и, поколебавшись, он толкнул калитку балабахинского дома.

На низеньком крылечке, пригорюнившись, сидела супруга Аристарха Нестеровича, чем-то крепко расстроенная. Увидев Андрея, она приподнялась и всплеснула руками.

– Он, Андрюшенька, а у нас-то чё тут второй день творится! Беда, да и только. Я уж по правде забоялась. Не дай бог.

– Что такое?

– Племянник у нас, из деревни, привез старый телевизор в магазин сдавать, новый покупает. А там, в магазине-то, не принимают их, что ли. Он и не стал ждать. Новый купил, а старый нам поставил. Вот Аристарх Нестерович, – старушка всхлипнула, – второй день сидит перед им, не отходит, с самого начала до самого конечика все смотрит. Не оторвется. И дразнится, и ругается, прямо как ребенок… Да ты сам глянь, Андрюшенька…

В горнице у Балабахина в глаза сразу бросилась перемена: деревянное кресло было сдвинуто к этажеркам с книгами, широкий стол с непокрытой столешницей перекочевал к окну, теперь на столе стоял старый, поцарапанный телевизор, уставя в глубь горницы мигающий экран.

Молодой диктор, приятно улыбаясь, что-то говорил с экрана. Аристарх Нестерович, поставив между ног толстую палку, сидел на кресле, не откинувшись, как раньше, на спинку, а подавшись вперед, и воспаленными стариковскими глазами смотрел на диктора.

– Хорошо развитая художественная самодеятельность, – лилось с экрана, – позволила решить проблему свободного времени…

Аристарх Нестерович хмыкнул, сложил костлявый кулак и выкинул вперед свою длинную руку:

– На-ка, братец, выкуси, меня на мякине не проведешь. Песенки попели – водку халкать перестали. Кому другому скажи. – Опустил руку и сердито добавил: – Тошнотик, учить вздумал. У нас тут завод ремонтировали, три дня хлеба не было. А водка – всегда, хоть залейся. Про это скажи. Ладно, дальше поехали, я тебе еще пару шпилек воткну.

Он снова стал собранным, внимательным и снова, не отрывая глаз, смотрел на диктора.

– Здравствуйте, Аристарх Нестерович! – Как себя ни сдерживал Андрей, он широко улыбнулся.

Хозяин резко вздернул вверх брови, сердито хмыкнул, заметив улыбку гостя.

– Ты, Агарин, не лыбься. Я еще не тронулся. Не мной придумано, – поднял вверх палец, – чтобы бить врага, надо его знать до родимого пятнышка на заднице. Ладно, выключи ящик, я отдохну. – Прижмурив глаза, потер их ладонью, устало вздохнул: – Понимаешь, Агарин, двое суток в этот ящик пялился и в два раза глупее стал.

– А зачем тогда смотрите, Аристарх Нестерович?

– Хы! Зачем? Не потому уж, конечно, что ящик полюбил. Себя хотел проверить – правильно думал или нет. Правильно! Ох, а легко-то как без него, будто заново на свет божий выполз.

Аристарх Нестерович поднялся с кресла, распрямил с хрустом плечи, отставил палку, прошелся по комнате.

– Ты только про ящик не звони, а то наши дураки все по-своему перевернут, скажут: Балабахин того немного… Чай пить будем? Покличь-ка старуху, пусть самовар сгоношит.

Но супругу Аристарха Нестеровича, которая вошла следом за Андреем на кухню и все слышала, не надо было ни о чем просить. Обрадованная донельзя, что телевизор наконец-то выключен, она уже торопливо суетилась у самовара. Еще не веря, что все устроилось, еще бросая испуганные взгляды на телевизор, расставляла на столе чашки, вазочки с вареньем, а Аристарх Нестерович прохаживался по комнате, расправлял плечи, хыкал, сосредоточенно о чем-то думал.

Чай у Балабахина был особый: крутой, запашистый. Готовили его, добавляя зверобой и душицу. Чай был такой, что хочешь не хочешь, а будешь пить его степенно, покряхтывая и благодушествуя. Аристарх Нестерович вытирал пот со лба, и воспаленные глаза принимали у него обычное выражение. Супруга совсем успокоилась и ушла поливать огород, оставив их вдвоем.

Плыл за окном летний вечер, знойный, не приносящий прохлады. Кусок Оби, видный в окно, блескуче алел от закатного солнца, истома и усталость слышались в легких шагах наступающих сумерек. Далекий-далекий, как из другого мира, доносился из-за поворота реки гудок буксира.

– Благода-а-ать… – Аристарх Нестерович откинулся на спинку кресла, прижмурился. И впервые за время их короткого знакомства нарушил установленный порядок. – Сегодня без беседы обойдемся. Запурхался я с этим ящиком, устал. А у тебя он есть?

– Есть, конечно.

– Выбрось – умнее станешь. Я еще погляжу свой, шпилек повтыкаю щелкоперам и выкину. Все, Агарин, давай расходиться.

На улице висели редкие летние сумерки. На западе осталась одна длинная узкая полоса, она казалась огромным кровяным разрезом на темно-синем плотном теле неба. Плавился, играл алый свет, не перескакивая через ровные края разреза.

– Гляди, Агарин, – остановил его на крылечке Аристарх Нестерович. – Гляди. Видишь, полоса красная? Второй раз за месяц такой закат, я специально смотрел. И второй раз кажется, что это окошко куда-то. Тебе не кажется?

– Да нет, что вы, Аристарх Нестерович.

– Значит, только для меня. – Зажав в кулаке, свернув на сторону белую бороду, он долго еще смотрел на запад. – Ты знаешь затончик на Оби, за тем местом, где теперь купаются?

– Знаю.

– Приди-ка в воскресенье после обеда да лодку возьми, на рыбалку с ночевкой меня свозишь. Свозишь?

– Пожалуйста, какой разговор!..

Обь плавилась от зноя. Лето, солнце – в самом зените. Листья у ветел закручивались в трубочки, и какие-то жучки лепили в них липкую паутину. Песок обжигал босые ноги, плотно прилипал к влажному телу. И ничего нельзя было в такой день придумать лучше, чем нырнуть с головой в прохладную воду, ощутить на себе упругое течение, вынырнуть, глотнуть воздуху и крепкими, сильными саженками поплыть навстречу стремнине, а потом перевернуться на спину и, отдыхая, тихо спуститься вниз по течению.

Народу на крутояровском пляже было густо. Воскресенье, жара. Аристарх Нестерович расположился возле маленького затончика, отгороженного от песчаной полосы густым тальником. Здесь было не так знойно, а главное, не толкались люди. Аристарх Нестерович оглянулся, снял белую просторную рубаху, закатал до колен штаны и забрел в нагретую солнцем воду затончика. Плескал на волосатую грудь, на бороду, с удовольствием крякал. Вода ласкала, что-то давно забытое, детское испытывал он.

Здесь и нашел его Андрей, подогнав к затончику весельную лодку. Был он в одних плавках, только что искупался, и загорелое, налитое мускулами тело еще серебрилось капельками воды. Аристарх Нестерович вытер рубахой мокрое лицо, оглядел улыбающегося Андрея, радостного и возбужденного от недавнего купания, вздохнул, полез в лодку.

– Давай на ту сторону.