— Что вы ржете тут как лошади. Виттенгер, вы тоже смеетесь?

— Ни в коем случае, — ответил он серьезно.

Бруц, наконец, перестал смеяться.

— Абметов, объясните вы сами, — предложил он.

— Нет уж, давайте вы, а то господин Ильинский мне опять не поверит.

Бруц положил мне руку на плечо и ласково так сказал:

— Фед, вы только не принимайте то, что я вам сейчас скажу слишком близко к сердцу, но, понимаете… — Бруц еле сдерживал смех, — понимаете, знак, что вы видели называется вовсе не «Трисптерос». Этот знак носят астронавты-испытатели — «дрэггеры» — так они себя именуют. Есть у них и свое братство. Оно объединяет астронавтов, принимавших участие в испытаниях новых участков Канала в Секторе Улисса — новых терминалов, другими словами. Сам же знак — всего лишь условное изображение древнего устройства для углубления водных каналов — что-то вроде трех вращающихся ковшей, вычерпывавших грунт со дна канала. Не мудрено, что вы о дрэггерах ничего не слышали, ведь последнее испытание проводили пять лет назад и так далеко от Сектора Фаона. Вы, доктор, который из терминалов испытывали?

— Двадцать два — ноль шестой, — ответил Абметов и добавил: — Давно это было, еще в молодости.

— А я — двадцать девять — пятнадцать. Пожал бы вам руку — как бывшему коллеге, но боюсь, это будет неверно истолковано, да, Ильинский?

Я сказал, что мне начхать.

— И вы не хотите взглянуть на мой знак?

— Да ладно, будет вам… — я чувствовал себя вконец оплеванным, — но погодите, — хватался я за соломинку, — если Номура был всего лишь испытателем, то почему он хотел убить гомоида? Или же дрэггеры ненавидят гомоидов не меньше, чем гомоид Антрес — людей?

— Кто такой Номура? — строго спросил Абметов.

У Виттенгера был такой вид, будто он старается что-то припомнить.

— Стой, как ты сказал, Номура?

— Да, Номура — он работал со мной, вы его не могли знать. Номура погиб в пещере Южного Мыса, когда мы искали там лабораторию Франкенберга.

— Все, вспомнил! — воскликнул Виттенгер, — когда ты сказал про Южный Мыс, я сразу вспомнил. Так и есть: Номура погиб, но не в пещере, а во время пожара на биохимическом заводе! Нам в департамент прислали список погибших, и в нем был Номура. К сожалению, полного имени я не помню…

— Что вы несете, инспектор?! Мне, наверное, лучше знать где и как погиб Номура! — заорал я на него.

— Да не ори ты так! Я не говорю, что это один и тот же Номура. Может, этих Номур как гомоидов — куда не плюнь…

— Господа, господа, ведите себя прилично, — увещевал нас Бруц.

— Ну вот, теперь все стало на свои места, — провозгласил довольный Абметов, — на заводе погиб кто-то из родственников Номуры, вероятно, его брат. А ваш Номура думал, что вы идете охотиться на поджигателей и хотел отомстить за смерть своего сородича. Мотив стар как мир — и никаких тебе тайных обществ, гомоидов и прочих сапиенсов. Вы взялись искать существ, чей разум вам никогда не понять, хотя даже своего коллегу как следует не знали и не понимали. Разгадку надо искать на поверхности, мой друг, это вам хороший урок на будущее.

Мне захотелось забиться куда-нибудь подальше в угол, раствориться, исчезнуть, — все что угодно, только бы не слышать этого спокойного, нравоучительного тона. Абметов прав, я не сказал Номуре, кого мы ищем. Почему я решил, что Номура — предатель? Потому что сам думал только о гомоидах, и считал, что всем на свете нужны только они. Я чувствовал, как пылают мои щеки. Спасибо Бруцу, он утихомирил распоясавшегося Абметова:

— Вы, Абметов, бросьте хорохориться, обвинение в убийстве с вас еще никто не снимал.

— Все, молчу, молчу… хотя нет, постойте. Думаю, мы с господином Ильинским больше никогда не встретимся, поэтому я хочу сказать ему на прощание несколько слов. Отчасти, вы правы. Я был на Плероме и беседовал с Вэнджем. Вы правы, я действительно просил его поделиться со мной информацией, полученной со спутника. Он обещал подумать над моим предложением. Упрекнуть мне себя не в чем: собирая досье на людей, вы поступаете еще менее законно, я уж не говорю об элементарной порядочности. И насчет гомоидов вы тоже почти угадали. Гомоиды нужны были мне, чтобы расшифровать идущие из Канала сигналы, ведь человеку подобная расшифровка не под силу. Вселенная говорит с нами на другом языке. На метаязыке, если угодно. Человеческий язык для познания мира непригоден — это заметили еще в двадцатом веке. Потом доказали, что неполнота человеческого языка напрямую следует из предложенной Лефевром модели рефлексирующего разума и наоборот. Получился замкнутый круг — уже который! Пока нет угрозы самому существованию человеческой расы, на подобные, неутешительные умозаключения можно не обращать внимания. Но что делать, если опасность совсем рядом. Как и где искать выход? Искать теми способами, что предлагает современная позитивная наука или уповать на чудо, прислушиваясь к оркусовским воронкам, как это делают паломники вроде Себастьяна Дидо. Мы нашли третий путь. Архив Истории Науки помог Франкенбергу создать гомоидов и, поэтому, мы имели полное право использовать их по собственному усмотрению. Речь не идет о каком-то насилие над гомоидами. Исключением является то небольшое насилие, которое необходимо для сохранение тайны. Но те люди, на которых вы работаете, подвергают вас точно такому же насилию, и вы не видите в этом ничего предосудительного. Мы вынуждены действовать тайно, ибо настоящее знание не терпит толпы. «Ты знай всех, тебя же пусть не знает никто», — так сказал один мудрец. Быть и оставаться в неизвестности — это та цена, которую мы готовы заплатить за обретение знания — наш крест, если угодно. В нас не остается места для веры. Наша идеология, наша цель не совместимы с насилием, прошу, пожалуйста, запомнить. Ну, разве что, с насилием над собой… Ведь как считается: знание — это своеобразное наведение порядка в собственных головах. Для наведения порядка требуется энергия, ее мы черпаем из собственных запасов. Упорядочивая одну часть себя, мы разрушаем другую. Поэтому, порою мне кажется, что процесс познания, это растянутое во времени самоуничтожение, ибо познание убивает веру в чудо, разрушает иллюзии, одной из которых, является убежденность в безграничной мощи человеческого разума. Ильинский, вы симпатичны мне (я умилился), и если бы мы встретились при иных обстоятельствах, то я непременно предложил вам вступить в наши ряды. Возможно, когда-нибудь попозже, это так и произойдет…

Абметов замолчал, о чем-то задумавшись.

— Он хочет нас разжалобить, — заключил Виттенгер.

— Вы мечтает получить свою плату, когда окажетесь по ту сторону Канала? — защищая себя, я прикинулся циником.

— Можно сказать и так, — ответил Абметов мне, но не Виттенгеру, — но я рассказал вам все это по одной простой причине. Я предлагаю вам сделку.

— Какую же?

— Я признаюсь в убийстве Николаса Тодаракиса, хотя я его и не совершал. Вы же побещаете мне, что все сказанное в этой комнате останется между нами. Вы не станете публиковать в вашем убогом «Секторе Фаониссимо» никаких статей ни обо мне, ни о гомоидах, ни о Плероме. Согласны?